Они помчались в обсерваторию, к большому инкрату…
Селеногорск — это в сущности длинный и узкий коридор, ведущий в круглый зал обсерватории; по бокам коридора — клетушки комнат, радиорубка, столовая, библиотека. В эту-то библиотеку и втиснулось население городка вместе с гостями.
Вначале все было довольно чинно. Веригин сделал сообщение. Он торопился, глотал слова и быстро набрасывал указкой-лучом на экране цифры расчетов.
Потом Шандор Саллаи вознес над собранием свою великолепную седую голову. Насколько я поняла, смысл его слов заключался в следующем: теперь можно считать доказанным, что тау-частицы являются основным носителем огромной энергии, сосредоточенной в ядре Галактики…
Вдруг раздался язвительный голос Германа:
— Не вы ли, товарищ Саллаи, утверждали, что в нашей Галактике не существует условий для возникновения частиц столь высоких энергий?
— Да, — сухо ответил Шандор, — раньше я так полагал. Но я не делаю фетиша из своих взглядов.
— Не надо, Герман, забывать, что именно Шандор Саллаи открыл семнадцать лет назад тау- частицы, — сказал Веригин.
— Этот отрадный факт общеизвестен. — Герман порывисто поднялся. Волосы над высоким его лбом странно торчали вперед и в стороны, худое лицо казалось перечеркнутым длинной линией рта. — Но с тех пор, — напористо заговорил он, — Шандор Саллаи не внес в астрофизику ни единого бита информации. Понадобился катаклизм в созвездии Стрельца, чтобы вы тут очнулись от семнадцатилетней спячки…
— Спячки? — пророкотал мощный бас Виктора Доли. — Да вы что, товарищ Скрипкин? Тау-излучатели — это, по-вашему, спячка?
— Я имею в виду теоретическую мысль, а не героические потуги практиков. Сплошная цепь ошибок и заблуждений, начатая Шандором Саллаи…
Тут поднялся такой шум, что и передать не могу. Я просто не узнавала ребят. Доля, уставив на Германа палец, кричал, что привык разговаривать с учеными, а не с ветхозаветными прокурорами. Свен Эриксон заявил, что пописывать бойкие статейки в журналах, конечно, легче, чем годами сидеть у большого инкравизора.
Я смотрела на Тину. Она молча сидела между Германом и Эриксоном, скрестив руки на груди, и, часто моргая, глядела на графин с водой. Она не вмешивалась в спор — и правильно делала.
Старый Шандор вдруг пошел к выходу. Я встревожилась и выскочила за ним в коридор.
— В чем-то он прав, — сказал Шандор, принимая из моих рук стакан с экстрактом криногена, — но этот его тон…
Он не договорил и залпом осушил стакан.
Вечером в медпункте я обрабатывала раствором очередной синяк на лодыжке Володи Лермана. Вдруг распахнулась дверь — на пороге стоял Скрипкин.
— Ты занята? — спросил он.
Я познакомила его с Володей.
— Читал вашу брошюру о селеногенных породах, — сразу сказал Герман. — Любопытно. Впрочем, мысль о «сонных микроорганизмах» высказывал еще десять лет назад Стаффорд Хаксли.
— Я не претендую на первооткрытие, — проворчал Володя. — Я излагаю факты.
— Ну да, конечно, здесь только и делают, что излагают факты.
Володя поспешил уйти.
— У тебя удивительная способность — ярить людей, — сказала я.
— Ты находишь? — Герман опустился в кресло и смотрел на меня, прищурив глаза. — Ты почти не изменилась, — сказал он, помолчав. — Златокудра и зеленоглаза… Довольна своей жизнью?
— Да.
— Меня потрясла гибель Федора, — негромко сказал он. — В Космоцентре хотят поставить ему памятник.
— Я видела проект.
Опять мы помолчали.
— Значит, доктор. Лунный доктор Марта Роосаар…
— Хочешь сказать, что это не так уж много?
— Ну, почему же, — возразил он. — Не каждому греметь на всю Вселенную.
В медпункт заглянул Веригин:
— Герман, ты с Тиной расположишься в моем кабинете. Уюта не гарантирую, тесноту гарантирую, микрофон общей связи не работает — ну да он тебе и не нужен…
— Спасибо, Костя. Меня вполне устраивает.
— Фу, кажется, всех разместил. — Веригин исчез.
— Пойду, лунный доктор, — сказал Герман, поднимаясь. — Работать надо.
Я его окликнула, когда он был уже в дверях:
— Это правда, что ты никуда не отпускаешь Тину одну?
— На Луну бы, во всяком случае, не отпустил, — сказал он подчеркнуто и вышел.
Я всегда считала, что унаследовала от своих эстонских предков уравновешенность. Но когда вдруг сотрясся пол, я взвизгнула и испытала нелепое желание кинуться на грудь к кому-нибудь сильному — а ведь я прекрасно знала, что это стартовал рейсовый на Марс…
Хорошо, что никто не слышал моего визга. Полноземлие ужасно все-таки будоражит…
Осторожный стук в дверь. Это, верно, Алеша…
13 АПРЕЛЯ, полдень
Полдень — это по земным часам. У нас на Луне сейчас долгая морозная ночь.
Не могу себе простить вчерашнего. Никогда себе не прощу.
Надо было холодно указать на дверь, когда он ко мне потянулся.
Не смогла…
Я рассказала ему все. О девчоночьей влюбленности в Федора Чернышева и своем восторженном письме к нему. Кто не влюблялся в космонавтов?.. Потом, уже в институтские годы, — дружба с Германом. Его серьезность, его незаурядный ум много значили для меня. Я не очень умела анализировать свои чувства, но когда Герман попросил меня стать его женой, я отказалась наотрез. Почему? Сама не знаю. Что-то в нем было… ну, что-то отталкивало… Потом — это было в День Космонавтики — знакомство с Федором. Он приехал к нам в институт на праздничный вечер, он танцевал со мной…
Светлый мой, добрый мой…
Не знаю, был ли кто-нибудь когда-нибудь так безмерно счастлив, как я…
Федор ушел в рейс и не вернулся. Его последняя радиограмма оборвалась на моем имени… Ну, это все знают.
Он стартовал со старого космодрома Луна-5. Я попросилась на Луну: хотелось быть там, где он проходил в последний раз. И вот я почти четыре года живу в Селеногорске. Я наблюдаю за новой печенью старого Шандора и прикладываю примочки к Володиным ушибам. Прав Герман: не каждому греметь…
Я выплакала всю себя. «Милый Алеша, — сказала я ему, — на Земле полно чудесных девчонок. Зачем тебе пепельный свет?» Он ответил: «Через семь лет я вернусь и разыщу тебя, где бы ты ни была».
Вот так, я не Героиня. Всего лишь женщина, которой нужно быть нужной не только человечеству, но и человеку…
13 АПРЕЛЯ, вечер
