ткнул Джимке в нос рифленой каучуковой подошвой, а Джимка, виляя хвостом, лез к нему, потому что «пошел» для него — «иди сюда». — И прошлый раз я не мог от нее отвязаться, и теперь…
— Прошлый раз? — спросил Андрей. — Так Джимка летал с вами в Париж?
— Да, летал. И очень некрасиво там вел себя.
— Вот как! — Андрей усмехнулся и покрутил головой.
Я не вмешивался в их разговор. Но мне было очень жаль, что Жан-Жак запретил нам лететь в древнюю Грецию. Чтобы рассеяться, я снова принялся перелистывать Жюля Верна. Приключения капитана Сервадака на куске алжирской земли, унесенном кометой Галлией, всегда казались мне очень уж неправдоподобными. Я листал страницы, и, надо сказать, мне невольно передавалась увлеченность профессора Пальмирена Розета. На одной из страниц я обратил внимание на сноску, в которой приводился сравнительный вес французских монет. «Золото: 100 франков весит 32,25 грамма» — эти слова были жирно подчеркнуты синим карандашом.
— Твоя книга? — спросил я у Андрея.
— Нет. Витькина.
— С чего ты взял? — сказал Виктор. — Это не моя книга.
— Как так? — Андрей удивился. — Она здесь целую неделю валяется, я думал, что ты принес.
Тут Жан-Жак сказал:
— Дайте сюда, это я забыл в прошлый раз.
Он протянул руку за книгой. Но Андрей опередил его и успел прочесть отчеркнутое место в сноске, и Виктор тоже прочел через его плечо.
— Это вы подчеркнули? — спросил Андрей, поднимаясь. — Французским золотишком интересуетесь?
У него был такой вид, словно он сейчас кинется на Жан-Жака и будет его душить. Вдруг Андрей сказал каким-то плачущим голосом:
— Иван Яковлевич, ну что это… Скажите, что все это неправда… Померещилось, приснилось…
Жан-Жак сунул руку в нагрудный карман, но не вытащил расчески, пригладил волосы ладонью.
— Вы что, с ума посходили? — спросил он. — Чего вы от меня хотите?
— Чего я хочу? — закричал Андрей сумасшедшим голосом. — Я хочу уважать своего руководителя! Я хочу, чтобы он не похищал музейные ценности за выкуп! Я хочу, чтобы он не позорил… не позорил звания ученого!..
Он еще что-то неистово орал. Жан-Жак прикрыл глаза ладонью. А Виктор исподлобья смотрел на него, подперев нос большим пальцем.
Я не вмешивался. Только теперь до меня дошло: Рыжов похитил Нику Самофракиискую не с научной целью, а… Как это дико, непредставимо! Он намеревался возвратить статую за выкуп…
— А я-то, дурак, ломаю голову: для чего ему Ника понадобилась, — уже не кричал, а с горечью говорил Андрей, и вид у него был такой, словно ему зуб вырвали. — Профессорский оклад у человека, дом, машина, премии… Нет! Все мало… Золота ему не хватает для полноты счастья! Ах ты ж, господи…
— Сколько вы собирались запросить с Лувра? — сказал Виктор. Спокойненько так сказал, деловито.
Жан-Жак раздвинул пальцы и посмотрел на него.
— Ну, сколько? — повторил Виктор. — Десять тысяч? Двадцать?
— А чего ты спрашиваешь? — вскричал Андрей. — Вернемся домой, пусть общественный суд с него спросит.
Жан-Жак прокашлялся.
— Горшенин, — обратился он к Виктору, странно усмехаясь. — Вы человек рассудительный, вы поймете меня правильно… Видите ли, я оставил там письмо, в котором попросил значительную сумму…
— Сколько? — осведомился Виктор в третий раз.
— Сто тысяч. Сто тысяч золотыми десятифранковыми монетами. Э-э, тридцать два с четвертью кило золота… Колоссальное богатство, Горшенин. И если вам удастся образумить этого юного максималиста, то… я готов щедро, очень щедро…
— Конкретно, — сказал Виктор. — Сколько вы нам отвалите?
Я ничего не понимал, и Андрей тоже изумленно таращил глаза на Виктора.
— Ну, скажем, половину. — Жан-Жак почесал подбородок. — Пятьдесят тысяч франков…
— Наполеондорами?
— Называйте, как хотите. До первой мировой войны золотые монеты были еще в обращении, я проверял… Вы будете обеспечены на всю жизнь.
— Подходяще. Что ж, я согласен.
— Виктор! — взревел Андрей.
— Погоди. — Виктор, прищурясь, в упор разглядывал Жан-Жака. — Но с одним условием, Иван Яковлевич. Мы вас оставим там, в одиннадцатом году. А из тех шестнадцати с осьмушкой килограммов, которые вы нам дадите, мы отольем золотую плевательницу с вашим барельефом и установим ее у входа в институт в назидание, так сказать.
— Позвольте!.. — У Жан-Жака даже глаза побелели от злости. — Это уже слишком!
— А грабить музеи — не слишком?
— Почему — грабить? Мы возьмем с капа… с капиталистов! И кроме того, этих людей давно уже нет на свете, поймите!..
— Не понимаю, почему вы упрямитесь, Иван Яковлевич? — спросил Виктор почти ласково. — Вам будет там хорошо. Купите себе этот… цилиндр, станете изобретать телевидение, пенициллин, нейлон — разбогатеете, как не знаю кто. Политикой займетесь. В католики запишетесь. Чего доброго, в премьер- министры выбьетесь. А мы вас будем навещать. Не часто, конечно, но будем. Ну?
— Как вы смеете! — закричал Жан-Жак, его белое лицо и желтые волосы были мокры от пота. — Да если бы я хотел украсть, то просто съездил бы лет на сто назад и… м-м… экспроприировал ценности губернского казначейства в нашем же городе…
Я подумал, что это вполне логично. Действительно, губернское казначейство — это куда проще. Да и к тому же Рыжов — в роли гангстера…
— Слишком просто для вас! — орал Андрей. — Вы человек с размахом!..
— Не имеете права! Я вас… Я хотел вас проверить…
В общем поднялся такой шум, что я чуть не оглох. Они все трое дико кричали друг на друга. Виктор требовал, чтобы Жан-Жака высадили в одиннадцатом году, Андрей хотел привезти его обратно, чтобы предать общественному суду, а Жан-Жак обвинял их в хулиганстве.
Наконец, они угомонились. Некоторое время в рубке было совсем тихо. Мне не хотелось вмешиваться в их дела, я только напомнил о своей просьбе: если можно, слетать ненадолго в древнюю Грецию, на остров Самофракию. Жан-Жак махнул рукой и устало закрыл глаза.
Виктор принялся перестраивать путевую программу, а Андрей вытащил стопку карт, отыскал нужную и определил координаты Самофракии.
— 40 градусов северной широты, 20 — восточной долготы, — сказал он. — Даю команду на рули.
Все-таки удивительная машина — СВП-7! Время со скоростью двухсот миллионов часов в час неслось за бортом, огражденным защитной зоной нуль-времени. Я бы сказал — со скоростью мечты…
И ведь никто со стороны не может увидеть машину. Вихрь, дерзкий взлет человеческого гения…
Не знаю почему, в памяти всплыли строки Луговского:
Я не птица, но и я вдруг ощутил, как это удивительно верно: сердце томит даль безумная… Нет, не
