странствиях, и прекрасная царица пламенно его полюбила. Царицы — тоже женщины, не так ли? Дидона умоляла Энея остаться в Карфагене, стать ее мужем, но, увы, нашего героя влекла его судьба. Мужчины есть мужчины, дорогой мой Ур: вечно они куда-то устремляются и редко понимают, что их счастье как раз там, откуда они хотят поскорее уехать, уплыть, улететь…
— Что же было дальше? — тихо спросил Ур.
— Смею вас заверить, ничего хорошего. Эней уплыл из Карфагена, а Дидона, infelix Dido,[13] как сказал Вергилий, не смогла перенести разлуки и покончила с собой. Она сожгла себя. Эней высадился в Италии, основал Латинское царство, воевал там всласть… Ничего хорошего, — повторил Русто. — Всегда одно и то же… Что это вы пригорюнились, мадемуазель? Так не пойдет! Выжмите на ваш ломтик папайи лимон, будет вкуснее. Хотите, я вам расскажу, как ревут «ослиные пингвины» на Змеиных островах? Или как Мальбранш обмазал скалу на мысе Серра овсянкой? Или про то, как Мюло сжег опорный подшипник?
Нонна благодарно улыбнулась Русто, а провансалец выкатил на него водянистые глаза и возопил:
— Сколько можно попрекать человека из-за железки?
Валерий построил в уме английскую фразу, но запутался в сложной системе прошедших времен, и вдруг, к немалому его удивлению, та же фраза сложилась у него по-французски:
— Мальбранш, который мазал скалу, зачем он это сделал?
— Ну как же, — весело откликнулся Русто. — Так просили милости у морских богов древние греки: они обмазывали прибрежные утесы овсяной кашей, чтобы боги насытились и не разбивали их корабли. Мальбранш доказал, что греки хорошо знали, что делали. Шторм несколько дней не давал нам выйти из Санта-Моники. Тогда Мальбранш отправился на мыс Серра и облил утес овсянкой из пятилитровой канистры. Надо ли говорить, что к следующему утру шторм утих и «Дидона» вышла в море?
Валерию понравилась история с кашей. Чтобы не остаться в долгу, он, подыскивая с помощью Шамона слова, рассказал об огромной ударной силе каспийской волны, способной срезать, как ножом, двадцатидюймовые стальные сваи. Рассказал об островках на Каспии, рожденных активностью грязевых вулканов. Французы с интересом слушали его, и Русто вспомнил слова Гумбольдта: «Я умру, если не увижу Каспийское море».
Наступил вечер. В небе зажегся Южный Крест, низко над темным горизонтом вспыхнул зеленоватым огоньком Канопус. Валерий и Нонна, стоя на юте, отыскивали в незнакомом небе Южного полушария знакомые по картам созвездия и радовались, когда узнавали их. А Ур задумчиво смотрел на волны, обтекавшие белый корпус «Дидоны», на фосфоресцирующий пенный след за кормой. Океан казался ему живым, мерно дышащим, добрым. Он надежно защищал его, Ура, от неведомых опасностей берега.
Шамон тронул гитарные струны, запел приятным баритоном:
— Харра, харра, ла! — подхватили Мальбранш, Франсуа и боцман Жорж. Они тоже сидели здесь, на юте, и покуривали.
Негромко вел Шамон старинную каторжную песню, и теперь не только французы, но и Нонна с Валерием подхватывали озорное восклицание погонщика осла.
Потом пели русские песни. Французам понравился «Стенька Разин». А «Подмосковные вечера» не нуждались ни в переводе, ни в подсказке.
Позднее, когда все разошлись по каютам, Нонна и Ур остались одни. Они стояли рядышком, облокотившись на фальшборт.
— Видел? — сказала она. — Летучая рыба плеснула.
— Да.
— Хорошо в океане, правда?
— Очень.
— Ты улетишь?.. Туда… к ним?
— Нет, — сказал он, помолчав. И добавил: — Ведь ты мне велела быть человеком.
…В порту Сен-Дени на острове Реюньон Ур отказался сойти на берег.
— Да ты что? — удивился Валерий. — Посмотри, какая красотища тут. Пожалеешь, Ур!
Реюньон и верно был красив в зеленом убранстве тропических лесов. Пальмовые рощи словно сбегали с холмов, чтобы поглядеться в синюю воду. Дальше громоздились горы, их венчал вулкан Питон- де-Неж.
Некоторое время Ур стоял на баке, глядя, как швартуется по соседству промысловое судно — небольшой траулер с низкой, косо срезанной трубой и непонятным вылинявшим флагом.
— Мосье Ур…
Ур обернулся и увидел улыбающееся лицо Франсуа.
— Мосье Ур, если хотите, я останусь за вас на судне…
— Нет, Франсуа. Вы идите, гуляйте. Купите для своего дядюшки открытки с видами.
— Ладно, мосье Ур. Если вам захочется пить, кока-кола в холодильнике в кают-компании.
Ур прихватил бутылку кока-колы и пошел в свою каюту. За открытым иллюминатором плескалась вода, солнечные зайчики бродили по каюте. Ур сел к столу и, отстегнув клапан, вытащил из заднего кармана свой блокнот. Нажал кнопку, и пленка плавно пошла, перематываясь с катушки на катушку. Стоп. Ур надолго задумался. Потом взял тонкий стерженек и начал писать на пленке. Отхлебывал кока-колу из бутылки. Снова принимался писать.
Наверху затопали, раздался смех, шумные голоса. Ур закрыл блокнот, и в этот момент распахнулась дверь, в каюту ворвался Валерий. За ним вошли Нонна и Шамон.
— Много потерял! — начал Валерий с порога. — Ох и городок пестрый, в глазах до сих пор рябит. Люсьен, выйдет что-нибудь из сегодняшних съемок?
— Зелезно. — Шамон, задрав голову, почесал под бородой.
— Что? А, железно… — Валерий хохотнул.
— Такое впечатление, — сказала Нонна, — что тут все живут на улицах. Богатый остров, райская природа, а беднота ужасная. Ур, мы купили тебе шлем, как у Шамона. Ну-ка, примерь.
Пробковый шлем оказался впору. Нонна обрадовалась, что угадала размер головы. А Валерий сказал, прищурившись на Ура:
— Вылитый Тиглатпалассар.[15]
