Один за другим зажигаются рыжие фонари. Не припомню их в этом парке.
— Мне хочется уйти за тобой.
Что за подростковый максимализм, Ваца? Не подозревала его в тебе. Не глупи. Вернись, поешь, согрейся, образумься. Смерть только в книжках такая красивая.
— Я знаю, что ты этого не хотела бы.
Деревья растут ввысь и вширь и сдвигают головы, и дождь вокруг встает серой стеной. Голова кругом. Ваца, я здесь, я все еще здесь.
— Стаска…
Думаю, прижав прохладную мокрую ладонь ко лбу. Такое чувство, будто у меня температура, странно. Мостовая горбатой улочки очень холодная, пробирает до костей. Ваца смотрит сквозь меня, а за его спиной лестницы рассекают каменные стены, растут вверх, тянутся к висячим садам на крышах…
Смерть — это все-таки точка, вспомнила я. Мертвые не меняются.
— Я люблю тебя.
— Нет, подожди. Это не я, Ваца. И не любовь. Всегда одна и та же — это не я прежняя. Только память. Понимаешь?..
Кажется, я сама не очень понимаю. Температура.
У тебя почти ночь, вернись домой, поешь, укутайся в плед, аспирин там на полке, теплые носки… позвони моей маме утром. Температура. От запаха камня, дождя и цветов кружится голова, фонари гаснут — здесь скоро рассвет.
Лето заканчивается, и с ним, кажется, мое короткое бессмертие с тобой.
Мне пора, Ваца.
ЕЛЕНА ГАЛИНОВСКАЯ
Игра
Рассказ
С чего началось
Женщина пришла домой, медленно сняла пальто, переобулась и села на кухне рядом с мужем.
— Тут есть одна вещь… — сказала она.
Ее звали Вера, его Гек.
Гек не оторвал взгляда от газеты.
— То, что одна, — это хорошо?
— Мы не в ссоре?
Гек вздохнул. Ему совсем не хотелось бесед.
— Хорошо, тогда другой вопрос: нам нужны деньги?
Гек, наконец, посмотрел на жену поверх очков.
— Интересное начало. Оригинальное.
— Да перестань ты! — Вера махнула рукой. — Здесь можно попробовать Зику…
Гек знал свою Веру. Он встал и вышел из кухни. Потом он вернулся, забрал газету и опять ушел.
Женщина сначала растерялась, но потом собралась с духом и пошла за мужем в комнату.
— Нет, ты не дослушал… Пятьсот тысяч…
— Продолжай, дорогая, ты мне не мешаешь, — он сидел теперь на диване.
— …Это не реклама йогуртов, — она подсела к нему. — Это даже немножко здорово… игра. Конкурс. А где Зика?
— Гуляет.
— Хорошо… Объявление было по телевизору — я на работе увидела. Случайно…
Она влезла с ногами на диван. Ей было неприятно и чего-то стыдно. Но это только подхлестывало маленький азарт.
— За что награда? — спросил Гек без особого интереса.
— За вундеркинда. Если победит, — Вера слегка развела руками. — Я понимаю, ты считаешь все это ерундой… — Она, не мигая, уставилась в стену.
Азарт вдруг исчез. Она оглядела комнату, случайно встретилась глазами с отражением в зеркале.
Зику, которого звали на самом деле Тимом, они с мужем очень любили. Но в борьбе с собой и с обстоятельствами сын тянул на дно. Бывают люди, похожие на апельсиновые деревья: одни их ветки еще цветут и не замечают, что на других уже зреют плоды…
Гек пошевелился:
— Это не ерунда. Это из другого измерения. Не нашего…
— А-ван-тю-ра, — сказала Вера и слезла с дивана. — Ай-ай-ай, детей нехорошо втягивать в авантюры. — И она пошла в спальню.
— Конкурс европейский, — крикнула она оттуда.
— И Европа полна дураками, — пробурчал Гек и поежился на диване.
— «Тоска берет от глупости людской. Но мудрость их полна такою же тоско-ой», — пропела Вера.
— И все равно «Фауста» написал Гёте, а не ты! — сказал Гек.
В дверь позвонили. Вера вышла.
— Какой-то Гете, какой-то Фауст. Фи!
Она изобразила пренебрежение красивой полной рукой и поплыла открывать.
Через несколько секунд в комнату вошел семилетний Тим. Участь его была решена. Конкурс… Пусть будет конкурс, подумал мальчик.
И конкурс был…
Конкурс
Его нарядили в новую курточку, причесали и повели в какой-то дом. Там происходили события под названием «отборочный тур». Отборочный… отборный тур… он подумал: почему не элитный горный козел, — и хихикнул. Он сказал маме, и руки у нее перестали дрожать, она развеселилась. Пока они топали на этот «отборочный тур», успели разобраться во всех турах и козлах.
В самом доме было красиво и весело. Целая куча детей. Между ними бегали размалеванные клоуны, хохотали, щекотались и болтали всякую ерунду.
Там были и родители. Больше — мамы. Только они как-то странно смотрели на чужих мам и детей. Он никогда такого не видел. Взрослые и детишки были одеты кто как: кто в пух и прах, кто просто, аккуратно и чистенько. Мамы, разрисовав собственные физиономии, не забыли и о щечках своих дочек. В общем, народ пытался делать праздник. Это было странно, потому что лица у большинства взрослых были испуганными.
Тим прижался плотнее к своей маме и посмотрел ей в лицо.
Странно… Его мама, такая необыкновенная, смотрела так же, как и те, другие.
— Ма…
— Что, Тимка?..
— Не надо смотреть так…
— Ты о чем?
Мама присела и прицепила ему на курточку квадратик с цифрами.
