менее многословно, более или менее изящно, более или менее эмоционально сообщить, нравится ли рассматриваемое произведение критику или, наоборот, не нравится. Формулой «нравится — не нравится» полностью исчерпывается содержательная часть 99 % критических статей. Собственно к литературе, к литературному процессу в широком (или узком) смысле слова, критика никакого отношения не имеет. Она, как правило, даже не влияет на тиражи. По сути своей литкритика это самостоятельная и самодовлеющая отрасль литературы, живущая своей жизнью, по своим законам и исключительно для себя. «Хорошая» статья может поднять у разбираемого автора настроение. На пару часов, что уже неплохо. «Плохая» — способна разозлить до такой степени, что автор из чувства противоречия и назло всем критикам соорудит вдруг текст, ни на что прежнее у него не похожий и даже интересный. Вот, на мой взгляд, и все пользы, которые могут быть извлечены из чтения критической литературы. Впрочем, у нее есть свои читатели и любители, как у детектива, скажем, у «женского романа» или порнушки.
Настоящий критик (по моим понятиям) должен писать о книгах, как писатель — о людях. Изучать их судьбы, отслеживать связи между ними, улавливать закономерности их «поведения» (воздействия на читателей) и т. д. Такие критики безусловно существуют, но — в меньшинстве. Что естественно: девяносто процентов всего на свете — дерьмо.
Статью Логинова я читал. Не согласен с ней совершенно. Это тот самый замечательный случай, когда все вроде бы верно, логично и убедительно, но те выводы, которые делает автор, глубоко ошибочны. Главное заблуждение Логинова в том, что он полагает, будто хороший литературный язык это обязательно ПРАВИЛЬНЕЙ, ГРАММАТИЧЕСКИ БЕЗУКОРИЗНЕННЫЙ язык. Это, разумеется, не так. Язык может быть неуклюж и наполнен галлицизмами (как у Льва Толстого), коряв, неправилен и даже неестественен (как у Достоевского), заумен и неудобочитаем (как у Платонова или Велимира Хлебникова) — и при всем при том способен оказывать сильнейшее, иногда необъяснимое, чисто эмоциональное воздействие на читателя. Разумеется, не на всякого читателя, у Логинова неуклюжий язык Толстого вызывает законное раздражение — это право Логинова, но это и беда его, дефект его эмоциональной палитры, как бывает это с человеком, лишенным музыкального слуха, а потому — совершенно равнодушным к музыке, ли — точнее — как с нами, европейцами, совершенно неспособными получать наслаждение от китайской, например, музыки. Вообще, читая Логинова (и Толстого), надо ясно отдавать себе отчет в том, что способность получать наслаждение от текста — дело сугубо субъективное и индивидуальное, а потому все литературные споры осмысленны только тогда, когда имеют целью обмен мнениями, но никак не попытки (совершенно безнадежные) переубедить соперника. В известном смысле не существует плохой и хорошей литературы, существует только литература, которая нравится или не нравится. Каждому — свое. Настоящий Судья у книги один — Его Величество Время, а все прочее — от лукавого. В том смысле (что бы ни говорил Слава Логинов, которого я очень люблю и ценю как профессионала!) с Львом Николаевичем все ОК, не правда ли? Миллионы людей наслаждаются им на протяжении ста пятидесяти лет и еще столько же будут наслаждаться… Кстати, сам Лев Николаевич терпеть не мог Вильяма Шекспира и считал го бездарным и безмозглым шелкоперишкой. (Или что-то вроде ого.) De gustibus non est disputandum.
Насколько мне помнится, я и слова не говорил о «раздражении». Я имел в виду очень простые вещи: человек, лишенный слуха, не может получить удовольствия от самой прелестной мелодии; человек европейской культуры (как правило) не способен наслаждаться изысканной китайской (скажем) музыкой; меломан классического толка «не слышит» Шостаковича, Прокофьева или Шнитке — он их просто не признает за музыкантов. Точно так же существуют определенные пристрастия, вкусы и субъективные нормы, когда речь заходит о литературе. Логинову не нравится Лев Толстой, и он подробно, обстоятельно и по-своему убедительно обосновывает нам свое неприятие. Льву Толстому очень не нравился Шекспир, мне — тоже, хотя и по другим причинам. Речь идет не о «неуклюжем исполнении», речь идет о самой музыке. Логинов не признает самое «музыку», которую пишет Толстой; Толстой точно так же не считает «музыкой» то, что писал Шекспир, я безусловно признаю «музыку» всех троих вышеупомянутых, но «музыка» Шекспира мне не нравится, я предпочту Логинова и Льва Николаевича. Я могу объяснить, почему мне не нравится Шекспир, но, в отличие от Логинова, я ни за что даже и пытаться не стану серьезно, за пределами застольного трепа, обосновывать свою нелюбовь. Это просто бессмысленно — спорить с судом Времени. И еще более бессмысленно — спорить о вкусах. В известном смысле «восторг пиитический», который испытывает юный читатель Рокамболя, ничем по свойствам-качествам своим не уступает восторгу зрелого читателя, упивающегося Прустом или Гессе. Но есть одно обстоятельство — правда, очень важное: существует сколько угодно почитателей Пруста, в детстве упивавшихся Луи Буссенаром, но не существует совсем людей, вкусивших от Великой Литературы и перешедших вдруг (в здравом уме и трезвой памяти) на низкопробное чтиво. Возможно, это единственное ОБЪЕКТИВНОЕ доказательство существования высокой и низкой литературы.
Помните анекдот: «Гоги, ты любишь помидоры?» — «Кушать — люблю, а так — нет». Так вот, очень похожие у меня отношения с Шекспиром, с той лишь разницей, что «так я его люблю, а читать — нет». То же самое мог бы я сказать относительно множества писателей, как правило — великих, которых я бесконечно уважаю, ценю, благоговею перед которыми, но читать — не могу. Гессе, Пруст, Мильтон, Джойс, почти весь Тургенев, почти весь Томас Манн: они НЕ МОИ, они для меня, словно китайская музыка для европейца. Между прочим, многое для меня в Шекспире пропадает из-за того, что Мастер имел обыкновение писать стихами, — прозаические куски, часто у него попадающиеся, я читаю и перечитываю с наслаждением.
Ничего принципиального! Просто НЕ ИДЕТ Я уже приводил аналогичные примеры, когда автор (у меня) «не идет»: Гессе, Томас Манн, Стендаль, вообще большинство «французов»… Я могу, конечно, их читать, но ценой большого напряжения и без всякого удовольствия (за редким исключением: например, у Томаса Манна очень люблю и много раз перечитывал «Феликса Круля»). Почему это происходит, судить не берусь. По-моему, это как любовь. Бывает ведь: и красавица, и умница, вообще — королева, а ведь не нравится ни в какую и даже неприятна… Почему? Почему мы что-то любим, а что-то терпеть не можем? «Зачем арапа своего младая любит Дездемона, как месяц любит ночи мглу? Затем, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона!..»
