Последние школьные летние каникулы. Распрощавшись с товарищами, всем скопом посещающими летние курсы для абитуриентов, Самэсу, сидя в каюте второго класса «Мироку-мару», рисовал картины своего будущего.
С помощью знакомого его отца ему позволили осмотреть капитанский мостик и машинное отделение. Глядя с самого высокого места на корабле вперед по курсу на бескрайний морской простор, Самэсу спросил себя, почему он до сих пор оставался на суше. Более того, он далее за пределы токийской окраины практически не выезжал. И вовсе не потому, что как-то особенно был привязан к кварталу, в котором родился и вырос. Ведь неминуемо наступит день, когда придется переехать на новое место. Ну а если не наступит – тоже не беда. Он бы без сожаления покинул насиженное место, но страстного желания убежать отсюда куда глаза глядят тоже не испытывал. Не в его характере было самовольно дезертировать. Но в тот день, стоя на мостике рядом с капитаном и глядя на послеполуденное, ослепительно искрящееся море, он впервые подумал, что был бы не прочь стать моряком.
Капитанский мостик – удивительное место. Прежде всего поразило, что роскошным лайнером, вмещающим семьсот человек экипажа и пассажиров и перевозящим невероятное количество грузов, на перевозку которых понадобился бы не один грузовик, управляли всего два человека. Сменяясь каждые четыре часа, эти двое вставали на вахту, брали в руки руль, определяли маршрут, следили за радаром, вели бортовой журнал. Все действия они совершали с молчаливым равнодушием. Прямой, как струна, капитан глядел в бинокль в сторону горизонта. Его напарник, третий помощник капитана, определяя на радаре положение судов, идущих на траверзе, также постоянно поднимал глаза на море. Оба смотрели как-то исподлобья, с холодным безразличием. Самэсу пытался подражать манерам помощника капитана, но вдруг его начала мучить морская болезнь. В противоположность тишине капитанского мостика, где слышно, как гудит ветер и плещут волны, и где можно говорить даже шепотом, в машинном отделении стоял оглушающий шум. Люди затыкали уши ватой и, измазанные по локоть машинным маслом, самозабвенно следили за работой двигателя. Так же, как и на капитанском мостике, здесь все молчали. Даже если орать во все горло, двигатель не перекричишь. Механики пользовались понятным им одним языком жестов. Сюда в буквальном смысле не проникал солнечный луч. Сидеть дни и ночи напролет под тускло-голубым светом лампочки, уставившись на бесчисленные контрольно-измерительные приборы, встроенные в огромный зеленый ящик – для механиков это и было море. Машинное отделение расположено на уровне ватерлинии. Можно сказать, что механики выполняют свою работу, стоя по пояс в воде. Двигатель находится еще ниже, на самом днище судна. Таким образом, обслуживающие его люди как бы спускаются под воду. Здесь место, где ощущаешь температуру корабля. Однажды старший машинист Такэути сказал:
– Днище корабля – это вечнозеленый рай. Заходи как-нибудь в гости.
Что ж, рай так рай, Самэсу охотно избрал бы работу механика. Но, увы, он не был уверен, что в состоянии выдержать адскую жару, и не мог вообразить себя пожизненным придатком машины. Самэсу предпочел ту часть мира, куда проникали лучи солнца.
Любитель морской капусты
Всякий, кто еще не успел пресытиться собой, живет в свое удовольствие. Пусть изо дня в день повторяется одно и то же, он умеет находить мельчайшие различия и не теряет интереса к себе. Но бывает, бес попутает. В один прекрасный день без всякой на то причины внезапно охватывает чувство пресыщения собой. Чтобы не знать этого чувства, плавающий на корабле должен с самого начала стать сам себе массовиком-затейником.
Так капитан Нанасэ наставлял экипаж. Самэсу считал тех, кто пресытился собой, равно как и тех, кто не пресытился, нарциссистами. Первые – нарциссисты в юности, вторые – на закате. После собрания экипажа он высказал свое мнение капитану. Тот похлопал его по плечу:
– Сегодня вечерком поболтаем?
Кроме него приглашения удостоился первый помощник капитана Мисима, и втроем они обсели котелок, в котором варилось «тири»[11] с фугу. В ночь перед выходом в море раскошелиться и до отвала наесться всякими вкусностями – обычай моряков. На борту существует джентльменское соглашение – в еде не привередничать. Разговор, отдалившись от наставлений капитана, свелся к различиям во вкусах жителей Канто и Кансая, к восхвалению яств, которые тому или иному довелось отведать, но главным образом – к гастрономическим пристрастиям.
Содержимое котелка опорожнили почти подчистую, разбросав по столу с десяток разваренных плавников. Было решено в оставшемся бульоне соорудить «дзосуй»,[12] и тотчас Мисима пробормотал, ностальгируя:
– Папаша обычно сливал бульон с вываренными плавниками в рис.
Невзначай заглянули в чашку Мисимы – в ней осталось на три глотка отвара из плавников с расчетом добавить его в «дзосуй». Привычки передаются по наследству. С возрастом замечаешь, что ты вылитый отец. Мисима, растягивая слова, спросил у Самэсу:
– Слушай, если б тебе сказали, что до конца жизни ты можешь есть только одно блюдо, что бы ты выбрал?
Неожиданный вопрос. Самэсу невольно задумался. Всего лишь одно блюдо? Жестоко! Допустим, сейчас слюнки текут, но где гарантия, что эта же самая еда со временем не опротивеет?
– Есть до самой смерти, каждый день одно и то же?
– Вот именно. Какая еда тебе «на роду написана»? Капитан, и вы подумайте. Не семь блюд, а только одно.
– Знаешь что, Мисима, раз уж ты предложил, называй первый.
– Тири с фугу, то, что мы только что съели, – не задумываясь, ответил Мисима.
– Так нечестно! Сюда входят и рыба, и овощи, и пшено. Ты выбери что-нибудь одно.
Капитан неожиданно рассердился. Вестимое дело, единица ему поперек горла. Можно питаться семь раз на дню, но одним и тем же, значит, выбрать надо то, что наверняка не приестся. Вряд ли кто-либо назовет гусиную печенку или черную икру. Мисима почесал голову.
– Ладно, дзосуй с фугу, – сказал он. – Это густой отвар рыбы и овощей, так что с питательностью все в порядке. Хорошо бы приправить его сырым яйцом и луком.
Самэсу не знал, что выбрать – суси или лапшу, но в конце концов остановился на лапше. Белой, тонкой гречневой лапшой «сарасина» пресытиться невозможно. Впрочем, каждый день будут изводить мысли о жирной пище. Замучают сны, в которых он босиком гонится за удаляющимися на машине ломтиками бекона, котлетами из свиной вырезки, отбивной, обильно политой чесночным соусом…
Пришла очередь Нанасэ, и его ответ был поистине достоин сына рыбака. Он решился всю жизнь есть сасими из мяса тунца.
– Если мне когда-нибудь приестся сасими, лучше сразу подохнуть.
Самэсу умрет, если не сможет больше есть лапшу, Мисима – дзосуй с фугу. Все трое выбрали довольно простые кушанья. Почти без жира. Сразу видно, японцы, привыкшие к легкой пище. Кстати, Мисима заметил, что их выбор молено классифицировать по принадлежности морю или суше. Нанасэ – истинно морской человек, Самэсу – с берега, ну а Мисима одной ногой стоит на берегу, а другой в прибрежных водах. Если принять во внимание еще и приправы, то соя и хрен «васаби» относятся к суше, морская капуста и сушеный тунец, которые добавляют в бульон с лапшой, – морская снедь, так что любая «на роду написанная» еда связана и с морем, и с сушей. Такова была теория Мисимы. Даже если выбрать сасими, все равно от берега далеко не уйдешь.
– На корабле всегда есть рис и суп мисо, и этого достаточно. Разумеется, в море трудно выдержать то, что называется полной экономической независимостью. Можно всю жизнь есть сасими, но после соленого конечно же захочется риса. Даже народы, живущие морем, не могут прожить на одной рыбе, обмениваются продуктами с земледельцами и в конце концов, решившись, сами начинают заниматься земледелием. Вообще-то еще лет сто назад люди вряд ли питались так разнообразно, как сейчас. Они обходились, как правило, одним видом пищи: спагетти с томатным соусом, или хлеб с сыром, или печеные лепешки из кукурузной муки. На полуострове Сирэтоко я познакомился с человеком, который сводил концы с концами, продавая собранную им морскую капусту, и он сказал, что на протяжении тридцати лет питался исключительно сваренной в сое морской капустой и вареным ячменем. Сою, ячмень и рис он покупал на те гроши, что выручал от продажи морской капусты. Он сказал, что если бы отправился работать в другие земли, мог бы есть и суси, и скияки,[13] но он оставался на месте,
