одной семье. По своей сути ребенок должен быть свободным сиротой. Любовь родителей и детей? Конечно, желание любить детей свойственно людям всех стран. Но категория людей под названием «родители» на подсознательном уровне связывает детей разного рода путами. Под предлогом родительской любви насаждаются любовь к родине, правила толпы и прочее. Я говорю об этом, потому что сам был ребенком японских родителей. Осиротев на войне, я стал сыном Пенмана, странного человека. Он был Homosexual,[112] которому нравились азиаты. Всё это уже в прошлом, и я не побоюсь сказать, что вступил в связь со своим приемным отцом Пенманом. Через физическую близость я впитал в себя его идеи и образ жизни. Пенман вселился в мое тело. Сейчас он стал моим духом-хранителем, сидящим у меня за спиной. Его видно, да?
Майко старалась незаметно отвести взгляд от господина Катагири, дожидаясь, когда он сменит тему разговора, но она не смогла проглотить вопрос, который застрял у нее в горле. Нельзя, нельзя спрашивать. Если спрошу, только противнее станет. И всё это в присутствии женщины, Барбары…
– Почему приемному отцу и сыну нужно было вступать в физическую связь?
Все-таки спросила… Вот дура. Катагири добился расположения Пенмана, использовав свое тело. И дело не только в этом. Почему-то почувствовался запах сыра моцарелла. Официантка подошла к столику, спросив: Everything's OK?[113]
– Действительно, почему? Да потому, что в этих отношениях изначально не было связи отец – ребенок и нужно было создать ее заново.
– Да что вы… – осеклась Майко и украдкой взглянула на Барбару. Она понимает, о чем идет речь?
– Майко, впоследствии можно добавлять какие угодно причинно-следственные связи. Короче говоря, моя связь с Пенманом возникла в результате сексуальных отношений. Только и всего. В то время Америка упрямо сохраняла мораль викторианской эпохи. Быть Homosexual считалось уделом отверженных, так же как и быть японским солдатом. Я не был Homo, но и не собирался сохранять глупые моральные устои. Случайным образом наши с Пенманом интересы совпали. Моя война обрела богатого Homo в качестве союзника, что пошло ей на пользу. А он сделал меня своим любовником и сыном. В 1959 году он умер от рака, и я стал его наследником. На наследство Пенмана я создал республику сирот вместе с моим товарищем Barbara Все получилось по воле обстоятельств. В молодости я тоже был «ходячими деньгами».
Может быть, и Мэтью вступал в сексуальные отношения со своим приемным отцом, с Катагири? И Катагири рассказал о своих отношениях с Пенманом, чтобы намекнуть на это? Так вот что такое «жить, не жалея себя»? Как тут не разозлиться. Если бы мой бойфренд был геем и встречался со мной только ради сохранения репутации, ух, я залепила бы ему по морде. А если бы он стал врать мне, что бисексуален, то получил бы коленом по яйцам. Майко спросила Барбару, сдерживая возбуждение:
– How did you feel about the relation between Mr.Katagiri and his foster-father Mr.Pennman? Do you understand what he said and what I asked?[114]
Абсолютно не изменившись в лице, Барбара ответила:
– We have no secrets between us. He had no alternative but to do so. I mean… Well I'll guarantee he never did harm to orphans. He was only a dealer of orphans. He never had sexual relations with the children.[115]
Майко налила полный бокал вина и залпом осушила его. Этим вечером ей больше не хотелось ничего слушать. Нити внутри нее переплелись и не могли распутаться. Да успокойся. Тебя-то лично это не касается.
– What's wrong?[116] – Барбара заглянула Майко в глаза – в них стояли слезы. Майко и самой было невдомек, откуда они взялись. Бедная Барбара. Она все знает. С того момента, как они стали встречаться, она знала об отношениях между господином Катагири и его приемным отцом. Наверняка именно это долгие годы служило препятствием их браку. Майко сказала сама себе: «Не могу не выпить», и выпила. Заглушить бы вином этот тягучий осадок в душе, напоминающий боль во время месячных…
Одноклассница Майко по старшей школе танцует в труппе Марты Грэхэм. Пять лет прошло, как они не виделись. Девушки смотрели старые альбомы с фотографиями, обсуждали всех и вся, делились воспоминаниями. Ты совсем не изменилась, Мики! А тебе, Майко, похоже, по-прежнему на мужиков не везет. Так они болтали, дурачась, будто принимали комические позы на любительских фотографиях, но, замолкая на мгновение, размышляли совсем о другом.
– Думаю, мне пора будет скоро возвращаться в Японию. Вокруг одни геи, менеджер компании – тоже гей, я ему безразлична. Я не считаю, что танцую хуже других, но ко мне придираются по пустякам и не дают хороших ролей. То грудь слишком большая, то во взгляде нет металла – сплошные придирки. Ну, хорошо, вот вернусь я в Японию и что? Мальчик, за которого я замуж собиралась, говорит: «Надо подумать». Никакой определенности.
Майко, в свою очередь, выложила все про странную работу, которой она занималась, про то, что японцы навевают на нее тоску и стали напоминать слизняков, про то, что ей хотелось бы переспать с мужиками разных национальностей, а еще про этого чокнутого бывшего японского солдата. Произнеся эту тираду, из которой ровно ничего не следовало, Майко почувствовала, что ужасно проголодалась. Подруги решили наесться с горя и отправились в Чайнатаун. Гора голубых крабов на огромном блюде, лягушачьи лапки в зеленом перце, акульи плавники в ароматном соусе… Они ели, перепачкав в масле обе руки. Наели себе животы, как у беременных на четвертом месяце, погуляли в темноте, и неприятный осадок сам собой испарился.
Во второй половине следующего дня Майко опять отправилась к господину Катагири. За эти несколько дней нервы у нее немного успокоились. Сегодня Катагири обещал показать ей бывший дворец детей напрокат. Сейчас в нем жили другие квартиранты, но именно в этот день одна комната оказалась свободной.
Дворец сирот находился рядом с квартирой Катагири. Шесть лет назад он снимал три комнаты на одном этаже – пентхаус, выходивший на солнечную сторону. На балконе можно было загорать, жарить шашлыки и даже играть в баскетбол. Во дворце жило максимум пятнадцать детей напрокат. Бывший японский солдат- сирота в то время был окружен детьми, и наверняка у него не оставалось времени на воспоминания о прошлом.
Пустая комната, в которую завтра въедут новые жильцы. Когда-то она была разделена на шесть маленьких комнатушек, здесь ели и спали Мэтью и еще пятеро детей напрокат. Через коридор Мэтью проходил в комнату к Пенелопе, которая располагалась в глубине квартиры.
Господин Катагири смеялся, задыхаясь.
– Мэтью пролил масло в коридоре и устроил настоящий каток. Дети разделись догола и играли в American football.[117]
Его натужный смех казался плачем. У многих от смеха наворачиваются слезы, но мало кто смеется, когда ему грустно. Наверное, господин Катагири принадлежал к такой редкой породе людей.
Он привел Майко в комнату, которая была ближе всего к двери, и, почти вплотную приблизив лицо к стене, начал искать что-то. Быстро нашел то, что искал, и легонько провел по стене пальцем.
– Можешь прочитать?
На стене, которую множество раз перекрашивали белой краской, сохранились следы какой-то надписи. Микаинайт?
– До сих пор немного видно. В этой комнате Мэтью обучался искусству преодолевать одиночество. Так у него сложилась глубокая связь с духом-хранителем по имени Микаинайт. Часто он отправлял свое сознание полетать за окном. Микаинайт вместо Мэтью подобно электромагнитным волнам мог отправляться в любую точку мира.
Co мной тоже было такое. А в десять лет я верила, что где-то на Земле у меня есть половинка, близнец, родившийся совсем в другом месте, и что когда-нибудь моя душа приведет меня к нему и мы встретимся. Абсолютно то же самое. Я тоже отправляла в плавание свое сознание, надеясь, что по радиоволнам оно долетит до моей половинки и мы сможем общаться друг с другом. Я даже изводила себя глупыми переживаниями: что мне делать, если мой близнец заговорит со мной по-русски.
Наверняка дети напрокат, упорно боровшиеся с одиночеством в этой комнате, до сих пор продолжают искать своих близнецов-половинок. Господин Катагири силой навязал детям такую судьбу. Побывай во множестве семей, чтобы встретиться со своей половинкой, чтобы найти подходящих для тебя родителей. Да
