– Каору, мне кажется, придет день, когда я опять полюблю тебя.
– Если ты не любишь меня сейчас, то когда полюбишь? – только и смог бессильно возразить ей Каору.
– Поверь в это, и мы опять где-нибудь встретимся и полюбим друг друга. Я до сих пор помню: ты тогда был еще совсем ребенком и спросил меня в парке, знаю ли я, почему земля круглая. Ты сказал: «Потому что Бог сделал ее круглой, чтобы те, кто расстался друг с другом, смогли опять встретиться». И точно, мы смогли с тобой встретиться, обогнув землю. Всякий раз, когда я тебя вижу, ты становишься лучше. Я не могу меняться так же, как ты. Не хотелось бы наскучить тебе. Я могу уехать куда угодно, потому что знаю: ты меня любишь. Я тоже дам тебе обещание. Я постараюсь быть честной в своих чувствах. Давай взрастим нашу любовь, чтобы в будущем она распустила самые прекрасные лепестки.
Фудзико убила любовь, пытаясь возродить отношения брата и сестры. И превратилась в спящую красавицу. Вряд ли ее разбудит поцелуй младшего брата. Каору опечалился: выходит, он был учебным пособием для чувств Фудзико. Или же ему следовало попросить ее руки и сердца? Может быть, надо было насильно сделать ее своей, не пасуя перед ее загадками, не пугаясь ее дикости? Фудзико уехала, а его сердце наливалось тяжестью, как виноградные грозди.
5
5.1
Известие о кончине императора застало Каору в Нью-Йорке.
Начиная с прошлого года все в Японии замерло и застыло из-за его болезни. Агония одного старика парализовала всю страну. Его организм был поражен раком, у него не прекращались анальные кровотечения, всякий раз ему делали переливание крови, чтобы продлить жизнь, но последние три месяца он практически не приходил в сознание. Народ следил за его состоянием и, чувствуя на себе взгляды окружающего мира, дышал тихо и ограничивал себя во всем. Токио находился в центре паралича – город погрузился во тьму впервые за сорок лет после окончания войны, когда затемнение защищало его от бомбежек. На улицах погасли неоновые огни, реклама была прикрыта, исчезли смех и улыбки из теле– и радиоэфиров и театральных залов. Если находишься в центре паралича, впадаешь в жуткую тоску – по этой причине Ино сбежал из Токио, и Каору встретил его в отеле «Челси», где обычно останавливался сам.
– Вот уж действительно ничего не поделаешь. Подумаешь, умер один старикашка, а всю Японию будто парализовало. На порнокинотеатрах черная занавеска, игровые автоматы патинко закрыты, а из телевизоров исчезла реклама. Куда ни глянь, везде император, император, император. Вот уж не знал, что японцы до такой степени обожали этого старика. Хочешь развеяться, посмотреть какую-нибудь киношку, поесть морского карася с рисом и красными бобами – и на тебе: все фильмы в прокате на руках, в магазинах – ни карася, ни красного риса, неприлично сейчас это. Вот я и поспешил сбежать к тебе в Нью-Йорк. Самолет пустой был, видно, в такие времена никто и не летает.
Окончив университет, Ино устроился работать в газету, в отдел политики. Круглый отличник, такой, что даже сам над собой посмеивался, он по крайней мере не стал аппаратным работником – тоже своего рода протест. В это время политические круги сотрясали скандалы: многие политики, связанные с правящей партией, оказались замечены во взятках. Но, похоже, из-за смерти императора эти скандалы постараются скрыть от посторонних глаз. Ино бесила позиция прессы, освещавшей события в императорской семье, и он разочаровался в работе журналистов. Все они, как считал Ино, были верными псами, бегающими за посредственными политиками. Чтобы смягчить свое разочарование, он убедил завотделом: сейчас не время киснуть в Японии, пора подышать свежим ветром мировой политики – и выпросил разрешение на двухнедельную загранкомандировку. В те же сроки Каору планировал свой первый тур по Европе: Берлин, Париж, Неаполь. Как раз те города, куда отправлялся Ино.
Сразу же после отъезда Фудзико Каору покинул Токио и вернулся в Нью-Йорк, чтобы продолжить совершенствование своего голоса женщины-призрака. Хотя и он и Фудзико жили на Манхэттене, их пути шли в противоположные стороны, не пересекаясь. Чтобы совладать с желанием немедленно броситься к ней, Каору сосредоточил все силы на певческой карьере.
Каору вновь встретился с мадам Попински, чтобы узнать, насколько лучше, по ее мнению, стал его голос. Она тотчас же позвонила своему коллеге-немцу, и Каору спел ему по телефону.
Через неделю из Берлина прилетел человек по имени Эрнст Вандарих послушать Каору. Он был немногословен. Не давал никаких оценок, а только слушал Каору с открытым ртом. Внезапно, будто очнувшись, он сказал, что хочет стать менеджером Каору и прямо сейчас заключить с ним контракт на концертный тур по Европе. Каору согласился не раздумывая. Кроме него были приглашены оркестр, состоявший из лучших студентов европейских консерваторий, и набирающие популярность молодые солисты; в программу тура входили фестивали и концерты в различных городах Европы. Мадам Попински горячо поддержала решение Каору поехать в турне – прекрасный шанс представить свой голос европейской публике.
Тем временем Фудзико провела пресс-конференцию в Нью-Йорке, где четко изложила свои намерения, не оставляя места кривотолкам. По спутниковому каналу, который транслировал эту пресс-конференцию из Японии, Каору смотрел на Фудзико, сидящую перед телекамерами в том же городе, что и он, и, покрываясь холодным потом, слушал ее слова. Она читала заранее подготовленный текст отчетливо и ясно, так, чтобы всем было хорошо слышно.
– Хочу поставить вас в известность, что я не являюсь избранницей наследного принца. Я не изменила своего твердого намерения продолжать работу в качестве сотрудника ООН и прошу оставить меня в покое.
От Ино не ускользнуло, как помрачнел Каору, услышав эти слова. Ему-то казалось, что Каору повеселеет, и он спросил:
– Что-то не так?
– Отстань, – грубо ответил тот.
Ино собирался, напоив Каору, все разузнать, но тому не хотелось говорить о Фудзико, и он обронил только:
– Женщина, которую любят все, не имеет права принадлежать кому-то одному.
На этом разговор закончился: было непонятно даже, имеет он в виду Фудзико или кого-нибудь еще.
После этой пресс-конференции все шпионившие за Фудзико вернулись в Токио.
Ино решил сопровождать Каору в поездке как его менеджер и единственный в Европе зритель, который уже знал о Каору и его таланте. Пока Каору репетировал, Ино завязывал контакты с местными журналистами, узнавал о тайных пертурбациях в политических кругах, пытаясь понять, куда движется история. А еще он нашептывал журналистам, пишущим о культуре, что есть такой замечательный контртенор Каору Нода, восходящая звезда, о которой – он гарантировал – стоило написать статью. Отношения с Каору складывались так, что рекламная деятельность стала негласной обязанностью Ино.
За день до концерта они прошли по другую сторону Берлинской стены и отправились на прогулку по главной улице Восточного Берлина Унтер-ден-Линден. Неожиданно Ино пробормотал:
– Эта стена старше нас с тобой, но скоро ее не станет.
Каору спросил, откуда он это знает, а Ино указал подбородком на людей, идущих по улице, и сказал:
– У каждого из них по отдельности силенок не хватит, но если все зрители, пришедшие послушать оперу, возьмут в руки по лому, за день они пробьют огромную дыру. На постройку стены ушло два дня, а разломать – и одного достаточно.
– Но никто и не собирается ее ломать. А начну! ломать, так их перестреляют. Погибли же те, кто пытался убежать на Запад.
– Но все-таки многим удалось убежать. Однако все считают, что Берлинская стена непреодолима. Подобные мысли – заслуга политиков. Если политика перестанет быть убедительной, стену сможет преодолеть любой. Все равно одна эпоха сменяет другую. В нашем веке разрушилось несколько крупных империй: сначала Российская, потом Габсбургов и Османская. Каждые шестьдесят лет история начинает новый цикл, и мир не может оставаться прежним. Национальное сознание тоже должно соответствовать новому времени.
– Вот и девиз правления поменялся.
– Но если стена между Востоком и Западом будет разрушена, Япония вряд ли от этого изменится.
