– Пошли! – жестко бросил Малинин, и они поспешили за ним по редакционным коридорам, спустились, игнорируя лифт, двумя этажами ниже и вошли в офис отдела информации.
– Где компьютер Ладушкина? – выстрелил Малинин в пространство офиса, в котором за перегородками размещалось восемь сотрудников. Семеро вскочили в изумлении. Девушка с вытянутым, восково-бледным лицом молча указала себе за спину, где зияла пустая рабочая «ячейка», а на столе дремал дисплей.
– Вас зовут?..
– Дина! – поспешно ответила девушка. Глаза ее выдавали готовность сообщить и куда более интимную информацию.
– Вы знаете пароль компьютера Ладушкина?
– Конечно. «Козлы».
– Что?
– «Козлы», пароль такой…
Малинин одарил девицу взглядом, полным сострадания, какое испытывают к убогим, и включил системный блок.
В почте в разделе «Входящие» ни искомого кроссворда, ни ответов на него не было вообще. Соответственно и в «Отправленных» – тоже. Предыдущие фогелевские файлы благополучно размещались в директории. Малинин со скоростью уверенного пользователя покопался в недрах почтовой программы, залез в другие. С тем же успехом.
У дежурного охранника взяли ключи от кабинета Буренина. Действовали на удачу: вдруг его компьютер незапаролен? Так и оказалось. Но никаких следов злосчастного кроссворда Малинин не нашел. Фогель и Арсик молча следили за поисками, испытывая сходные ощущения: происходящее напоминало детектив.
Вернулись в кабинет Малинина. Главный раскурил трубку, Арсик разжег сигарету и сочувственно поглядел на некурящего Фогеля. В эту минуту Фима впервые пожалел о том, что двадцать лет назад завязал с никотином. Дым в кабинете сгущался, как тучи над невольным автором злополучного «суслика». Фиму истязала страшная догадка: три звена из четырех безнадежно выпали. Ладушкин и Буренин, скорее всего, избавились от улик, Арсик вывел кроссворд за скобки своих обязанностей. Если не считать Малинина, по идее отвечающего за все, Фима остается один на один со всемогущим теневым лидером страны, которого, так уж выходит, издевательски обозвал грызуном семейства беличьих.
– Итак, что мы имеем? – произнес Малинин, и вид его с трубкой у губ напомнил Фиме следователя- садиста из американского фильма, название которого вылетело из головы.
– Не знаю, что вы имеете, но поиметь хотите меня, – тотчас вставил Фима.
– Боюсь, Ефим Романович, что иметь вас будут совсем другие люди и в другом месте, – резонно заключил Малинин. – И все же… Давайте исходить из вашей невиновности. Допустим… Допустим, что вас взломали и искусно подсунули… – Малинин осекся, явно не желая называть фамилию… – Предположим, что наши проморгали и решили смыть следы. Но скажите на милость, как злоумышленник мог сделать ставку на безответственность сразу троих сотрудников газеты?
– Двоих, – жестко поправил шефа хмурый Арсик.
– Нет, Женя, троих, – акцентированно повторил Малинин. – Он ведь не мог быть уверен на все сто, что ты такой раздолбай, что не проверяешь на последнем этапе.
Арсик побелел, скрипнул зубами, но промолчал, сочтя за благо не нарываться.
– Наш доброжелатель, – продолжил Малинин, – вряд ли из тех, кто действовал на удачу, на авось. Он либо знал наверняка, что ошибка проскочит, либо…
– …взломал и Ладушкина и Буренина, – закончил за него Фима, и они обменялись понимающими взглядами.
– Получается, кто-то хозяйничал и в персоналке Ефима Романовича, и в нашей корпоративной сети, которая, между прочим, надежно защищена, – резюмировал Арсик.
И тут зазвонил городской. Главный поднял трубку, сказал «да», еще раз «да», замер. Сидевший близко Фима почувствовал, что разговор имеет отношение к «делу о кроссворде». Интуиция Фиму, как всегда, не подвела. Но лучше бы подвела. Малинин слушал молча, произнес лишь одну фразу: «Подъезжайте к шести», положил трубку, замер в полном оцепенении, словно только что зачитали ему смертный приговор. Наконец уста отверзлись и он произнес: «Буренин умер».
Глава 4
Непьющий алкаш
Антон Буренин умер. Он полулежал за кухонным столом, откинувшись на спинку стула. Глаза были приоткрыты. В лице ни кровинки. Низкорослый, худощавый человек сорока с небольшим лет, с уже заметными залысинами, внедрившимися в густую черную шевелюру, словно подсматривал сквозь щелочки бездвижных глаз за действиями Тополянского.
Но собственно действий-то никаких старший следователь по особо важным делам горпрокуратуры Алексей Анисимович Тополянский не предпринимал. Он мирно восседал рядом с покойным и не без удивления (а он уже давно ничему не удивлялся!) взирал на пять пустых бутылок из-под водки емкостью 0,75 литра и простой граненый стакан. Маленькая тарелочка, скорее блюдце, была смещена к правому краю стола. На ней как-то сиротливо гляделась половинка соленого огурца, и не более того. Большой двухтомный энциклопедический словарь под редакцией Прохорова («У меня такой же», – отметил про себя Тополянский) располагался симметрично тарелочке с огурцом, ближе к левому краю. И все. Клеенка была чистенькой, словно протерта аккуратной хозяйкой.
Эксперт-криминалист Оксана Львовна Крачко, приехавшая еще с оперативно-следственной группой, стояла у двери, зная, что пока ничего не следует сообщать. Тополянский любил не торопясь, в тишине осмотреть труп и место преступления, не прикасаясь ни к чему даже в перчатках, не перемещая предметы ни на миллиметр. Единственное, что он позволил себе, так это сесть, предварительно изучив расположение стула и покрыв сиденье куском прозрачного полиэтилена.
Наконец он театрально-царственным жестом пригласил Оксану Львовну пройти в комнату. За ней шагнул старший лейтенант Вадик Мариничев, оперативник с Петровки по прозвищу Жираф – на редкость высокий и худой парень с очень короткой стрижкой, делавшей его похожим на какое-то доисторическое двуногое из сериала «BBC» о животных палеозоя. Тут надо сразу оговориться, что при таких форматах Вадик обладал объективно лишь одним недостатком: он редко бывал задействован в слежке за подозреваемым. Провал операции становился более вероятным. Но в яйцеобразной, устремленной к небесам башке Мариничева расположились качественные мозги, весьма ценившиеся руководством и коллегами. Оценил их и Тополянский.
Вадик в свою очередь пригласил понятых, не пустив их дальше линии порога. Он знал стиль работы Тополянского по двум особо важным «мокрым» делам, на которых они уже потрудились совместно. Он понимал, что его начальство с Петровки не случайно попросило приехать Алексея Анисимовича сразу: журналист центральной газеты – не хухры-мухры.
– Оксана Львовна, голубушка, – незлобиво ерничая, обратился Тополянский к эксперту-криминалисту, с которой был одного года рождения, пятнадцать лет отработал по разным делам и имел непродолжительный, но сексуально неистовый роман в первый же год их совместной деятельности, – попрошу вас перво-наперво отпечаточки с бутылочек, но непременно нюхните каждую, свежачок ли? Уж больно любопытно.
Оксана Львовна нюхнула и с уверенностью подтвердила: «Свежачок». Ее явно подмывало поерничать в тон бывшему любовнику, но не позволяло присутствие посторонних.
– А что, Вадик, – совсем уже иным, панибратски-игривым тоном вопросил Тополянский, – слабо тебе четыре литра под пол-огурца?
– Нет, Алексей Анисимович, не слабо, – степенно и рассудительно ответствовал Вадик. И продолжил: – Меня, во-первых, много, пока до низу дойдет, голова уже проветрится…
– Ах, ну да, – словно опомнившись, согласился Тополянский, измерив долгим взглядом вышеупомянутое расстояние.
– А кроме того, если беседа долгая, задушевная и как раз накануне плотно и жирно пообедал…
– Насчет «пообедал» нам Оксана Львовна позже доложит, а вот была ли беседа – не уверен, – уже без тени иронии сказал Тополянский. – Впрочем, и это мы скоро узнаем.
После двухчасового осмотра, снятия отпечатков и обмена короткими репликами протокол был готов. Из него следовало, что 24 апреля, в понедельник, Фролова Вера Ниловна, пенсионерка, 1944 года рождения,
