тем, что были в первые годы Гражданской войны. Ему удалось отбить тогда совсем обидное для ВЧК предложение ряда партийных товарищей по каждому случаю ареста ЧК члена РКП(б) запрашивать санкцию в местном губкоме партии, на такое понижение своей роли чекисты уж никак не могли бы пойти.
И нужно заметить, что это брюзжание позволялось только самому Дзержинскому с его культом в том ЦК и авторитетом среди ленинцев, заработанным в царских тюрьмах и в кровавые годы руководства ВЧК (это в 20-х годах еще защищало в какой-то мере). Других попытавшихся брюзжать на недовольство ЦК старыми чекистами быстро одергивали. А тех, кто возвращался в дискуссиях к временам чекистской вольницы 1918 и 1919 годов, после 1921 года уже изгоняли из ВЧК на другую работу или даже судили в кампанию выметения из органов сторонников «партизанщины» и «красного бандитизма» в начале 20-х годов. К тому же Дзержинский позволял себе только жаловаться на недоверие ЦК, но никогда не ставил вопроса об автономности действий ВЧК от руководства партии, которая была делом всей его жизни.
Заметим, что ЦК партии с первых месяцев жизни ВЧК на всякий случай набросила на нее еще одну узду, крепче привязывавшую спецслужбу именно к партийной власти, – парторганизацию внутри ВЧК. У коммунистов во все времена партячейка считалась великой необходимостью везде, недавно Китай запустил в космос своего первого космонавта Ян Ливэя, и тот из космоса отчитался о создании первой космической партячейки КПК в составе его одного.
В ВЧК поначалу это называлось «Партколлективом ВЧК» из членов партии большевиков, созданным еще в начале 1918 года, его председателем был первый тогда заместитель Дзержинского в ВЧК Петерс, а секретарем – чекистка Янель. Отметим, что, хотя «Партколлектив» был создан именно для объединения на Лубянке членов партии большевиков, когда в ВЧК еще состояли и члены других «революционных» партий, уже в самом названии не указывалось, какой партии это коллектив, как позднее всем будет понятно, какую партию представляет просто «Партком». Вообще же, по воспоминаниям других чекистов, этот первый партком на Лубянке был создан плотной группой хорошо знавших друг друга чекистов-латышей в лице Петерса, Лациса, Закиса, Карслонса, Янель и других, отличавшихся даже среди большевиков большим радикализмом. И они уже в 1918 году поставили себя едва ли не в оппозицию к официальной коллегии ВЧК при Дзержинском.
Дзержинский на посту председателя ВЧК явно не слишком жаловал этот очень активный «латышский» «Партколлектив», посягавший на часть его власти и полномочий. Он часто с мнением этого чекистского парткома не соглашался. Так, осенью 1921 года Дзержинский пошел на конфликт с парткомом и отказался снять с работы исключенного «Партколлективом» из партии начальника войск ВЧК и члена коллегии ВЧК Корнева. Дзержинский резко встал на защиту соратника и обратился в ЦК, решение об исключении Корнева из РКП(б) было отменено, и тот остался на работе в госбезопасности, поскольку, по словам Дзержинского, «у Корнева были ошибки, но партии и делу революции он предан до глубины души».
Лишь после вмешательства ЦК конфликт между руководством и парткомом молодой спецслужбы утрясли, а начавшиеся «красный террор» и активная фаза Гражданской войны потребовали от спорщиков единения. Но уже с этого момента стало ясно, что партком в ВЧК и позднее ГПУ или НКВД – не партком на ткацкой фабрике и у него особая миссия по контролю за неукоснительным соблюдением Лубянкой верности ЦК партии.
Привитые «красным террором»
Что же касается своеобразия внутреннего характера советских спецслужб в послереволюционные годы, то в 1917–1922 годах ВЧК действительно представляла собой очень нестандартный образец спецслужбы в мировой истории, до того не виданной. Достаточно сказать, что большую часть ее работы занимали не оперативные действия, а исполнение репрессий. В некоторых губернских отделах ЧК первые чекисты вообще имели весьма отдаленное представление об оперативной работе, тонкостях контрразведки или следствия, они занимались по большей части массовыми облавами и расстрелами.
В этом плане ЧК отчасти представляла даже отступление от привычного института спецслужб и тайных полиций государств XVIII–XIX веков, когда настоящие спецслужбы и были созданы. ЧК скорее вернулась в этом плане к стихийному розыску и ликвидации крамолы путем массовых убийств, более присущему опричникам Ивана Грозного или нукерам Чингисхана.
Позднее с созданием ГПУ и включением его в структуру Советского государства мирного времени в 20 – 30-х годах ситуация изменилась, и советская госбезопасность во многом вернулась к типовой модели спецслужбы. Но сделанная ей в 1918 году прививка «красным террором» и последующие кровавые годы навсегда поселили вирус жестокости в спецслужбах Советского Союза, беспощадности и подозрительности даже к своим, в 1937–1939 годах было просто резкое обострение этого вируса.
Действительно, расстрелы ведь начались уже в первые месяцы 1918 года. Пусть твердят, что первым официально расстрелянным ЧК в феврале 1918 года стал уголовный бандит по кличке Князь Эболи (настоящая фамилия Долматовский) и его подручные, но много ли времени прошло с расстрела этого бандита до расстрелов политических противников? А первые убитые в начале 1918 года юнкера или священники? А сразу полученное ВЧК от ленинской власти как метод наказания право отнимать продовольственные карточки, что в голодную зиму 1918 года в городах могло стать смертным приговором и без расстрела? А первый расстрел ЧК на фронте отступивших в бою командира Красной армии и его бойцов – это уже в августе 1918 года и еще до «красного террора», когда расстреляли 20 человек в Петроградском рабочем полку? Это было сделано по приказу Троцкого в городке Свияжске, куда полк отступил из занятой белыми Казани, в принципе эти набранные по мобилизации в полк питерские рабочие просто не умели воевать и растерялись, когда на них пошли хорошо вооруженные чешские легионеры и офицеры Каппеля из армии Комуча, а другие красные части начали разбегаться.
А написанная в первые дни работы ВЧК Дзержинским записка в Совнарком в декабре 1917 года: «Мы должны сейчас принять все меры террора, отдать ему все силы! Я не ищу революционной юстиции, юстиция нам сейчас не к лицу! Я предлагаю и требую одного – организации революционной расправы над деятелями контрреволюции!» Многие полагают, террор начался уже с момента основания ВЧК.
«7 декабря 1917 года Совнарком создает Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем. И ей придаются неограниченные полномочия вплоть до расстрела на месте. Без всяких судов и следствий. Суд есть лицемерная и бессмысленная буржуазная процедура. Расстрел классово чуждых элементов и контрреволюционеров – просто административная мера. Вводится термин: «Административный расстрел». И ЧК начинает террором и ужасом приводить народ в повиновение. Расстреливают за продажу буханки хлеба и золотого колечка. За то, что нет угля для паровоза: «Саботаж!» За отказ открывать банковский сейф. За неявку на «трудовую повинность»: работники разбегались, и переписанных домкомами «буржуев» строем гоняли на разгрузку дров, расчистку улиц от снега. Да и вообще шлепнуть человека становится парой пустых».[14]
Поначалу эта жестокость и особые полномочия ВЧК не встретили понимания даже у многих видных большевиков. То их главный начальник юстиции Крыленко требовал передать все полномочия по вынесению приговоров от ЧК его ревтрибуналам, когда его председатель Московского ревтрибунала Дьяконов написал в «Известиях» о злоупотреблениях сотрудников ЧК, мешающих подчас трибунальцам своей самодеятельностью при следствии и расстрелах. То возмущение действиями ЧК в том же 1918 году высказывает командир революционных матросов Балтики Дыбенко, недовольный скорым и странным расстрелом в ЧК красного командующего Балтфлотом Щастного. Отчаянный большевик романтичного склада балтийский матрос Дыбенко, организатор матросской гвардии большевиков и глава знаменитого Центробалта, сам едва не стал жертвой «изъятия» ЧК, когда его моряки под Псковом в 1918 году не выдержали натиска немцев и бежали до Волги, только то, что Дыбенко затем от чекистов скрывался, а позднее страсти вокруг него улеглись, позволило и ему избежать ареста.
То экзальтированная комиссарша Лариса Рейснер (выведенная драматургом Вишневским в «Оптимистической трагедии» под другим именем) после неуважительного разговора с ней в Петроградской ЧК на Гороховой улице патетически восклицает в прессе: «Мне стыдно за наш застенок».
Недовольство слишком крутыми методами и безбрежными полномочиями ВЧК начинают проявлять такие видные вожди РКП(б), как Бухарин, Радек, Каменев, Рыков, Калинин. Один из идеологов тогдашнего ленинского ЦК Емельян Ярославский (Губельман), даже он вдруг высказывается против бесконтрольности ЧК и в партийной прессе иронизирует: «Если такому деятельному и малограмотному идиоту из ЧК попадется на допрос сам Ленин или Карл Маркс, то он его без разбирательств ведь шлепнет за одно дворянское
