что никогда не будет поддерживать в этой борьбе ни одну из фракций, назвал всю эту фракционную эпопею «борьбой пауков в банке». Но ведь при этом он ни одним намеком не склонялся к хоть какой-то защите Троцкого или Зиновьева.
Как бы там ни было, свою спецслужбу Железный Феликс с 1923 года полностью предоставил к услугам правящей тогда в ЦК верхушке Сталина с Бухариным для ударов по оппозиции в партии. Если бы тогда борьба пошла, как требовали оттесненные от реальных рычагов власти оппозиционеры, только в диспутах на пленумах и съездах партии, то у Сталина в группе приверженцев появился бы только преданный сторонник – Дзержинский. Но поскольку Сталин решил давить оппозицию не речами, а силой своей властной машины, то Феликс Эдмундович дал ему не только свой голос в спорах в ЦК, но и мощнейший карательно- расследовательный аппарат своего ГПУ, использованный Сталиным затем в войне с оппозицией в качестве тяжелой артиллерии, у противника начисто отсутствующей, что и предопределило во многом исход этой баталии в пользу Сталина.
Это был бесценный подарок для Сталина и его фракции в руководстве партии, сделанный на закате жизни стареющим Дзержинским, решительно принявшим тогда сторону Сталина и сталинцев. Ведь ГПУ в 1923 году, в начальный период грызни большевистских фракций за власть и наследство угасающего в Горках Ленина, оказалось в руках Сталина едва ли не единственным надежным инструментом. Партию тогда еще недавно назначенный пожеланием Ленина генеральным секретарем Сталин не успел полностью подчинить себе, даже собственную команду и свой штаб в лице преданных Молотова, Кагановича и других сталинцев только формировал. Красная армия вообще не считалась ему верной, слишком много в ее верхушке осталось людей только что отстраненного от поста ее главы Троцкого. В 1923 году еще доходило до того, что самые бравые троцкисты из красных командиров РККА типа Антонова-Овсеенко или Шмидта могли прийти ночью к Троцкому и предложить силами своих частей Красной армии совершить в стране настоящий военный путч, двинув верные войска на захват власти и арестовав Сталина, Бухарина, Зиновьева и всех иных противников «настоящего ленинизма». Самый решительный из этих троцкистов в РККА Муралов, а может, и самый дальновидный, даже дополнил это предложение совсем уж заговорщицким этюдом: предложил Троцкому сразу после ареста Сталина и Бухарина расстрелять «при попытке к бегству» и объявить их посмертно открытыми врагами ленинизма. А ведь у красного командира Муралова за спиной была неслабая сила, он в тот момент командовал в Красной армии всем Московским военным округом, ему даже курсанты кремлевской охраны подчинялись. Такие планы появлялись среди армейских троцкистов и позднее. В 1926 году заместитель Троцкого в РВС Лашевич тайно собирал их у себя на квартире и опять предлагал на крайний случай организовать путч силами верных частей РККА «в защиту предаваемой Сталиным революции и ленинского дела» – своего рода несостоявшийся троцкистский ГКЧП тех лет.
Троцкий тогда, несмотря на свой радикализм, дрогнул, побоялся совершить откровенно бонапартистский переворот силами Красной армии против своей же партии. А Сталин затем не без помощи ГПУ об этом несостоявшемся заговоре узнает. Так что, невзирая на достаточное количество колеблющихся или откровенных троцкистов и в рядах самой ГПУ, Сталин усилиями Дзержинского и верхушки чекистского руководства получил в руки мощное оружие в борьбе за власть – спецслужбу. Это пока еще не топор в его руках, грубая сила чекистов потребуется годами позднее, когда их наганы будут уже впрямую добивать разгромленную политически оппозицию. Пока он получил в руки не топор, а ловкую отмычку, использовал оперативные возможности ГПУ. Получил возможность слежки за лидерами оппозиционных фракций, да и собственных соратников. Получил потекший к нему через ГПУ компромат: кто завел любовницу из балерин, как Калинин, кто организовывает оргии с артистками, как нарком культуры Луначарский, кого подозревают в половой приверженности к мужчинам, как наркома иностранных дел Чичерина, кто вообще погряз в разврате и роскоши, как Енукидзе, кого подозревают в сдаче товарищей царской охранке, как Рудзутака, и так далее. А от компромата до оперативных игр ГПУ против оппозиции было уже полшага.
Дзержинский согласился с методами давления на оппозицию Троцкого или Зиновьева с использованием специфических возможностей своей спецслужбы очень легко, как когда-то с «красным террором» для защиты еще слабой в 1918 году советской власти. И сам Дзержинский успел на июльском пленуме партии, во время которого в 1926 году и умер от инфаркта, поучаствовать с личной страстью в одном из генеральных сражений по разгрому троцкистов и зиновьевцев. В книге историка А.В. Шубина «Вожди и заговорщики», посвященной подробному анализу как раз борьбы фракций в партии в 20 – 30-х годах, по материалам того пленума дается атмосфера этих словесных баталий с участием Дзержинского: «Дзержинский взял слово и обрушился как на Пятакова, так и на Каменева. Каменев, Пятаков и Троцкий прерывали Дзержинского ядовитыми репликами. Началась перепалка, в которой принципиальные вопросы были вытеснены мелочными придирками. На критику Дзержинского Каменев отвечал: «Вы четыре года нарком, а я только несколько месяцев». Дзержинский в ответ: «А вы будете 44 года и никуда не годны, потому что занимаетесь политиканством, а не работаете… Я не щажу себя, товарищ Каменев, никогда…» Он признался, что и его деятельность не всегда успешна, за что тут же ухватился Каменев: «Вот Дзержинский 45 миллионов рублей напрасно засадил в металлопромышленность». Взбешенный Дзержинский предложил расстрелять виднейших членов оппозиции. Их реакция: «Это вас нужно расстрелять!» Реплика Дзержинского: «Я вам докажу, что добьемся своего!»[14] .
В этой зарисовке с июльского пленума 1926 года еще только угрозы Дзержинского, до настоящих расстрелов он не доживет, его сердце остановится вечером именно после одного из столь жарких диспутов на пленуме уже через несколько дней. Но он уже говорит о расстрелах, говорит: «Мы своего добьемся!» То есть говорит не лично от себя, за ним обученная «красному террору» чекистская спецслужба. И это сигнал к вождям оппозиции, что пока еще с ними на «вы» даже в споре, но скоро возьмутся всерьез, и спецслужбу против них двинут тоже.
Эта же сцена перепалки Дзержинского с лидерами оппозиции, кстати говоря, несколько портит легенду о сверхвыдержанности Железного Феликса и его постоянной спокойной вежливости – ему всего лишь указали на конкретную ошибку в руководстве народным хозяйством в металлопромышленности, а он тут же взорвался и предложил оппонентов расстрелять, так легко сорвался на личную перепалку с оппозиционерами (один из которых его первый зам в ВСНХ Пятаков, близкий тогда к Троцкому). Хотя не стоит забывать, что это уже самый поздний «усталый Дзержинский» на пороге своей смерти и нервы уже не те. Возможно, потому и сорвался на пленуме партии, и заголосил, что оппозиционеров нужно расстрелять.
Тем более Дзержинский на этом пленуме в силу той же усталости и опустошенности иногда колеблется, начинает говорить что-то о «неслыханной бюрократии» в партии и государстве, и тот же Троцкий ему ехидно кричит с места: «Осторожнее про бюрократизм, а то запишут в наш лагерь оппозиции!» Похоже, Дзержинский действительно здесь уже насмерть устал от всех разногласий в партии, от резких смен курса и множества фракций, от этого и такие взрывы гнева. Но, даже уйдя из жизни в разгар этого пленума, Дзержинский уже оказал Сталину бесценную услугу, позволив втянуть ГПУ в борьбу против оппозиции силовыми методами.
В 1927 году XV съезд ВКП(б) покончил с легальной оппозицией, разгромив ее. Часть вождей оппозиционных фракций покаялись и отошли от борьбы со сталинским большинством, отправившись в ссылку или на партийную работу на новое место, как Зиновьев или Медведев, о которых непримиримый Троцкий скажет: «Ненадолго их хватило, Сталин нас обманул, а Зиновьев убежал». Самого Троцкого выслали в Алма-Ату, а затем, отчаявшись перевоспитать в духе большинства, и вовсе выгнали из Советского Союза. Сталин потом не раз пожалеет об этом проявлении либерализма: руками своего ГПУ проводить заклятого врага за рубеж и получить там лидера троцкистского центра, уже недосягаемого для ареста. В пик Большого террора на осуждавшем сурово троцкизм партсобрании коммунистка Фаина Эпштейн простодушно спросит лектора: «Если Троцкий такой враг советской власти, зачем его выпустили за границу?» За этот вопрос ее арестует НКВД, а суд отмерит десять лет за антисоветскую агитацию и клевету на органы госбезопасности.
Но большая масса вчерашних троцкистов, зиновьевцев или «рабочих оппозиционеров» продолжили сопротивление нелегальными методами. Они опять печатали свои воззвания и листовки, размножали всеми возможными способами утаиваемое от народа завещание Ленина, создавали в подполье свои кружки и выходили на демонстрации в советские праздники с лозунгами бывшей оппозиции, даже устраивали альтернативные маевки в лесу, как при царе. Как только их действия перешли черту легальности, власть
