Время от времени слышны одни и те же слова:
— Жак… Мой Жак…
Быть может, у него черствое сердце. Но Мегрэ не знает, как держать себя; сначала он стоит в проеме двери, потом выходит в пустынный сад, шагает по дорожке, смотрит на свою тень на земле и в конце концов толкает дверь погреба, чтобы нацедить там себе стакан вина.
Ведь Фелиси плакала и накануне. Но то были другие слезы.
Глава пятая
Клиент № 13
В то утро Мегрэ постарался как следует запастись терпением. Но и это не помогло!.. Ему не удалось отговорить Фелиси: она все-таки оделась в траур, прицепила к своей смешной плоской шляпке вуаль из черного крепа, в которую драпировалась, как античная статуя. Чем она намазала лицо? Наверное, хотелось скрыть синяки? Трудно сказать, ведь у нее свое особое понятие о театральном зрелище. Во всяком случае, она казалась мертвенно-бледной. Лицо ее, словно у клоуна, было намазано кремом и пудрой. В вагоне поезда, увозившего их в Париж, она сидела неподвижно, торжествевнно, страдальчески устремив взгляд вдаль. Чувствовалось, что она хотела бы, чтобы все вокруг нее думали: «Боже мой! Как она страдает… И как владеет собой!.. Это просто воплощенная скорбь».
Впрочем, Мегрэ ни разу не улыбнулся. Когда на улице Фебур Сент-Оноре она захотела зайти в магазин, где продаются первые в сезоне овощи и фрукты, он тихонько сказал:
— Я думаю, ему еще ничего нельзя есть, детка.
Но она заупрямилась, купила лучший испанский виноград, апельсины, бутылку шампанского. Она обязательно хотела захватить цветов, приобрела огромный букет белой сирени и несла все это сама, не меняя выражения лица, трагического и словно отсутствующего.
Мегрэ покорно следовал за ней, как снисходительный и добрый папаша. Он с облегчением узнал, что в Божоне как раз неприемный час: Фелиси выглядела так, что, конечно, вызвала бы сенсацию среди посетителей. Однако же он попросил дежурного врача разрешить ей заглянуть в палату, куда положили Жака Петийона. Палата находилась в конце длинного коридора: воздух в нем был спертый, через открытые двери виднелись кровати, унылые лица, все белое, слишком много белого, — этот цвет превратился здесь в цвет болезни.
Их довольно долго заставили ждать. Фелиси стояла, нагруженная своими пакетами. Наконец к ним подошла санитарка; при виде Фелиси она широко раскрыла глаза.
— Давайте все это сюда… Пригодится какому-нибудь ребенку… Тише… Главное, не разговаривайте… Не шумите…
Она чуть приоткрыла одну из дверей, позволила Фелиси только бросить взгляд в палату, утонувшую в полумраке, где Петийон лежал неподвижно, как мертвый.
Когда дверь затворилась, Фелиси сочла своим долгом сказать:
— Ведь вы его спасете, правда?.. Умоляю вас, сделайте все возможное, чтобы спасти его…
— Но, мадемуазель…
— Не жалейте ничего… Вот возьмите…
Мегрэ не засмеялся, даже не улыбнулся, видя, как она вытащила из сумки сложенный во много раз тысячефранковый билет и протянула его своей собеседнице.
— Если нужны деньги, любую сумму…
Тут уж Мегрэ перестал над ней подтрунивать, хотя она никогда еще не выглядела такой смешной. На обратном пути Фелиси шествовала по коридору в роскошно развевающейся черной вуали; навстречу ей попался какой-то больной мальчуган. Она наклонилась и со вздохом поцеловала его:
— Бедный крошка!..
Когда сам страдаешь, еще больше сочувствуешь страданиям других, не так ли? В нескольких шагах от них стояла молоденькая санитарка с крашенными в платиновый цвет волосами, вызывающе затянутая в халат, подчеркивающий ее формы. Санитарка посмотрела на Фелиси, чуть не фыркнула, позвала из палаты подружку, чтобы и та тоже полюбовалась.
— Вы просто индюшка, мадемуазель, — сказал он санитарке.
Мегрэ продолжал сопровождать Фелиси так серьезно, как будто являлся ее родственником. Она слышала его отповедь санитарке и осталась ему благодарна. На тротуаре, на залитой солнцем улице, он понял, что Фелиси уже не так напряжена и свободно чувствует себя рядом с ним Воспользовавшись этим, Мегрэ шепнул:
— Вы знаете всю правду, не так ли?
Фелиси не отрицала.
— Пойдемте…
До полудня оставалось немного. Мегрэ решил повернуть направо, туда, где на светлой и шумной площади Терн кишела толпа, и Фелиси последовала за ним, ковыляя на своих слишком высоких каблуках.
— А все-таки я вам ничего не скажу, — вздохнула она через несколько шагов.
— Знаю…
Теперь он угадывал многое. Не знал еще, кто был убийцей старика Лапи, не знал имени того, кто прошлой ночью стрелял в саксофониста, однако он уже понимал, что Фелиси… Как это выразить? Например, в поезде тем нескольким пассажирам, которые видели ее, застывшую в театральной скорби, она показалась смешной; в больнице слишком кокетливая санитарка не удержалась и прыснула со смеха; хозяин танцевального зала в Пуасси прозвал Фелиси попугаем; Лапи наградил ее прозвищем Какаду, да и самого Мегрэ долго коробили ее ребяческие фокусы.
Вот и сейчас люди оборачивались при виде этой странной пары, и, когда Мегрэ толкнул дверь ресторанчика, посещавшегося только завсегдатаями и в этот час еще пустого, он заметил взгляд, который официант бросил на хозяйку, сидевшую у кассы.
Но зато Мегрэ разглядел тот простой человеческий трепет, который прячется за внешностью самых эксцентричных чудаков.
— Мы славно позавтракаем вдвоем, правда?
Она сочла нужным повторить:
— А все-таки я вам ничего не скажу…
— Пусть будет по-вашему, детка… Вы мне ничего не скажете… Что вы хотите на завтрак?
Зал ресторана старомодный, уютный, стены цвета слоновой кости со вделанными в них большими, немного потускневшими зеркалами; никелированные шары, в которые официанты прячут тряпки, ряды выдвижных ящиков, выкрашенных под дерево, где завсегдатаи держат свои салфетки. Дежурное блюдо объявлено: весеннее рагу из барашка с овощами. В меню почти к каждому блюду помечен дополнительный гарнир.
Мегрэ заказал завтрак. Фелиси забросила за плечи свою вуаль.
— Вам очень плохо жилось в Фекане?
Он знает, что делает. Он ждет, когда губы ее вздрогнут и она постарается придать своему лицу вызывающее выражение.
— Почему вы так думаете?
Ну конечно же! Почему? Он знал Фекан: его бедные домишки жмутся друг к другу у подножия скалы, в переулках, где текут помои.
— Сколько у вас братьев и сестер?
— Семеро…
Отец пьяница. Мать с утра до вечера стирает белье. Мегрэ представляет себе Фелиси, долговязую девчонку с тонкими босыми ногами. Ее устроили судомойкой в портовом ресторанчике, у Арсена. Она ночевала там в мансарде. Хозяин выгнал ее — она стащила из кассы несколько су, и Фелиси стала поденщицей у Эрнеста Лапи, плотника, работавшего на верфи…
