решетку и оказался в клетке. Чудовище, дремавшее в углу, забило полосатым хвостом. Я упал на спину. Зверь потрогал лапой глухо застегнутое пальтишко, обнюхал мое лицо, щекоча проволочными усами, и ворча улегся в углу клетки. Я выбрался из клетки, нашел большой ящик, залез в него и накрылся крышкой. Забившись в угол, я заснул от пережитого страха.
...Я очнулся под гром оркестра, в яростном свете прожекторов и беззвучно закричал от ужаса. В горле дрожали натянутые струны, но я не слышал своего голоса, и от этого было еще страшнее. Пестрая, раскрашенная тарелка арены неслась мне навстречу. Алые и белые зубцы по ее краям вертелись, сливаясь в сплошной узор. Я летел вниз в сундуке среди развевающейся кисеи и разноцветных огненных струй, под оглушительный рев оркестра, как упавший с небес метеорит.
Кинг в ту ночь не пришел ночевать. Не было его и на следующее утро. В отчаянии я решил «спросить» о нем перстень. Как всегда после короткого головокружения и падения в алую бездну, я получил то, о чем просил.
...Воображение перенесло меня в комнату с низким потолком и решетками на окнах. На стуле сидел полураздетый Вольф. Белая рубаха на нем была разорвана. В углах губ присохла кровь.
– Итак, вы Вольфганг Зейберг, польский эмигрант? – допрос вел худощавый, обритый наголо человек. – 1900 года рождения. Местечко Кадош под Краковом. Еврей. Из ремесленников. Основное занятие фокусник-иллюзионист. Вы подтверждаете, что знакомый вам лама Данцон – официальный агент Токио?
Вольф молчал.
– Говорят, если выбить зубы, язык работает гораздо лучше, – заметил офицер.
Вольф вздрогнул, словно проснувшись:
– Лама мой друг и, если хотите, тоже мастер иллюзиона. Он пришел из алтайского дацана и к Японии не имеет никакого отношения.
– Тогда откуда ты взял сведения о передвижениях японцев? – следователь резко перешел на «ты». – Ты работаешь на японскую разведку?
– Я не располагаю никакими сведениями о деятельности этой разведки.
Несколько дней назад Кинг выступал перед резервом Дальневосточной армии и на вопрос о судьбе без вести пропавшего летчика сказал, что его самолет был сбит над позициями японцев, но летчик жив и переведен в лагерь военнопленных вблизи японского местечка Хиото. В зале наверняка был агент «Смерша», который и донес о «пророчестве» куда надо.
– Откуда ты узнал о пленных в Хиото?
– Я умею читать небесную книгу пророчеств, – обреченно произнес Вольф.
– Что ты тут пропаганду разводишь, грязный жид?
Вольф встал без приказа. Его глаза были полузакрыты, словно он читал невидимый текст в гранях хрустального шара:
– Перед Огненным разумом
Вольфа сбили с ног и принялись молотить ногами. Это приемы жесткого следствия назывались «французской борьбой». Я не чувствовал боли, от которой корчился мой учитель, но потерял сознание. Очнувшись, я больше не мог «нащупать» мысли Вольфа. Мне чудились крадущиеся шаги вокруг вагончика, и я плакал от страха. В ногах скулил Медоро. Глубокой ночью пудель лапами открыл дверь вагончика и убежал в дождливый мрак. Сквозь шум ливня я не сразу расслышал тяжелые шаги. Скрипнула дверь, в вагончик запрыгнул рыжий от глины Медоро.
– Тайбеле, – позвал из тьмы знакомый голос.
С плеч Вольфа сползала мокрая земля, по лицу бежали потоки грязи, и мешались с кровью. Я бросился к нему, тычась в ледяные щеки и омертвелые губы:
– Папа...
– Мальчик мой... Ты говоришь! Говори, говори еще!
– У тебя кровь? Они били тебя? – шептал я.
– Восемь пуль прошли мимо, но ни одна пчела не укусила... – он силился улыбнуться. – Это всего лишь царапины. Меня забросали землей под обрывом у Исети. Но Медоро нашел меня, он помог мне разрыть землю и окончательно вернул к жизни. Но мне придется исчезнуть, Тайбеле, – говорил Вольф. – Они не прощают своих же собственных ошибок. Я верил, что найду в этой стране царство справедливости. Мудрый, как змей, я оказался наивен, как ребенок. Я так и не научился разговаривать с центурионами и Пилатами, казнившими Христа. Лама Данцон поведет меня на Восток.
– Он жив?
– Да, наш оранжевый старик умеет отводить глаза. На память я оставлю тебе свою тросточку-змею. Трость подарил мне индийский факир. Клянусь, на моих глазах он превратил в этот посох свою змею, танцующую под дудку. Индийцы называют «змеей» тайную силу, дремлющую в основании позвоночника. Когда «змея» встает на собственный хвост, человек становится волшебником, и то, что прежде мешало, становится опорой в его пути к вершинам. Ты хочешь спросить меня о перстне? Я заберу его с собой, хотя по праву он принадлежит тебе.
Вольф откашлялся и продолжил:
– В тот ненастный осенний вечер, когда я достал тебя из летающего сундука, он висел на твоей груди, на узкой ленточке под одеждой. Я сразу понял, что с твоими родителями случилась беда и Бог препоручает мне свое дитя в куцем пальтишке и грубых башмаках. Твоя судьба доказывает, что великие способности познания могут быть развиты практически у каждого человека. Ты и есть тот самый «новый человек». Ты – мой лучший фокус!
Теперь я расскажу тебе о перстне. У него много имен. В северных сагах его называют перстнем Нибелунгов. На авестийском языке его зовут «кровь алой звезды». С тибетского его имя переводится, как «ключ Агартхи». Так называет камень лама Данцон. Данцон говорит, что если перстень берет в руки человек, посвященный в его тайну, внутри алого камня вспыхивает огненная янтра – священный знак. Но я ни разу не видел ее. В рубине мне являлась только «мертвая голова», должно быть, над камнем висит заклятие
Я имел неосторожность выступать с перстнем, и кое-кому известно, что он у меня. Я хотел передать перстень Сталину – не удалось, но теперь не жалею. Этот человек хотел встать выше добра и зла, но он забыл уроки Атлантиды.
Я нагрел на примусе дождевую воду. Вольф вымылся в широком китайском тазу и надел белую рубаху.
– Когда-то ключ небес принадлежал мудрейшему из мудрецов, потом перешел к магам, – рассказывал Вольф, – и если маг встречал более сильного волшебника, он должен был отдать ему рубиновый перстень. Потом настало время воителей, и камень достался самому хитрому и жестокому. Казалось, навсегда оборвалась нить, идущая с неба. Я верну перстень в Шамбалу, его дальнейшее пребывание среди людей не только не имеет смысла, но оно опасно для самого человечества. Если он попадет к
Я уношу с собой всю тяжесть этого перстня. А теперь помоги мне собраться.
– Но ведь это мой камень! – я все еще неуверенно пробовал свой голос.
– Если он принадлежит тебе, ты его получишь, когда придет время. Но скоро, уже совсем скоро, волшебный камень будет тебе не нужен. Ты вступишь в комсомол и...
Вольф достал перстень, надел на безымянный палец правой руки и, прикрыв глаза, договорил:
– Камень говорит, что «центурионы» больше не опасны мне. Для них я умер. А тебе... Тебе суждено любить крулевну: девушку с «голубой кровью», так в Польше называют благороднейших пани. Я это видел ясно, как если бы смотрел в большое зеркало.
Я передаю тебе свой аттракцион, но отныне ты будешь работать только иллюзион и ничего больше. Ты никогда не будешь читать звездную книгу времени. Прощай, мой Мальчик-Книга!
Я быстро научился показывать примитивные фокусы и доставать из цилиндра белых мышей и целые километры крашеной марли под горячие аплодисменты легко раненных и выздоравливающих, чувствуя, как на горящем от духоты лице пробивается первый пух.
«Ты еще мал, но скоро ты откроешь женщин, а женщины цирка прекрасны вдвойне, – вспоминал я голос Кинга. – На арене, под гром оркестра раскрывается их красота, как в самые откровенные минуты любви, но они недоступны, как звезды...».
Глава 7
Кельтский крест
Я – запекшиеся губы.
Ты – серебряный родник.
Опознание безымянного тела, выловленного в студеных водах залива, было назначено на полдень следующего дня. Маша вызвалась поехать туда со мной. Мне нелегко в этом признаться, но по необходимости прикасаясь к вещам покойного братца, я испытывал брезгливое опасенье. Его квартира, гараж и даже сходни яхт-клуба несли на себе прозрачные следы, какие оставляют на садовых дорожках слизни и дождевые черви.
Всякое кровное родство для меня свято. В крови растворена память и душа, река бессмертия, протекающая сквозь наши временные тела и образы, но у нас с Маркелом не было общей крови, и всеми силами стараясь быть снисходительным, я напрасно понуждал к лояльности своего строптивого внутреннего зверя.
«Не участвуйте в делах тьмы!» – это апостольское воззвание верно на все времена, но я лишь человек, и у меня свои слабости. Пересчитав наличные, найденные на полу в загородном доме Маркела, я в тот же день купил великолепный «Спортинг» и два ярких шлема. Звездные мгновенья встречи с Машей я хотел украсить пафосом и стилем настоящего «Харлей Дэвидсона». Мой старый верный байк остался пылиться в гараже.
Машу я подхватил на шоссе у последней окраинной станции метро. Она устроилась у меня за спиной, крепко обхватив плечи ладонями. Сквозь куртку, я чуял ее тепло и краем глаза видел изящные колени. Нимб ее волос и руки на
