Оракул

невозможно...

– Возможно! Наши тела оставались на земле в тонком, едва различимом сне. Я помню, как мама укладывала меня осенью в дупле старого дерева... И как будила весной с первыми лучами жаркого солнца, когда на озеро возвращались стаи белых птиц...

Элиза поднесла к губам Ксаверия сложенные ковшом ладони, полные искрящейся воды.

– Пьем же ту воду, она от Сварога к нам жизнью течет. Пьем ее, как источник жизни на Божьей на земле... – пропела девушка.

Благоговейно склонившись, Ксаверий выпил воду жизни, чувствуя как возвращается в тело, вымороженное варандейскими морозами, ограбленное лагерем и долгим голодом, молодая, яростная сила. Но он все еще медлил, боясь поверить этой переменчивой волне.

– Пусть омоет нас вода живая, Звездное Слово, немеркнущий свет... – прошептала Элиза.

Она сняла с головы траурную ленту и выпустила на волю мерцающий водопад золотистых волос, и Ксаверий прикрыл внезапно ослепшие глаза. Послышался шорох скатившегося в траву платья и ласковый плеск...

– Иди ко мне, – позвала Элиза чужим, внезапно охрипшим голосом, и он слепо шагнул на голос, и, словно взломанный солнцем зимний торос, обрушилась и растаяла ледяная плотина в его сердце. Когда немного отхлынуло и погасло мгновение их доверчивой и безоглядной близости, они снова смогли дышать и говорить, Ксаверий прошептал:

– Элиза... Я всегда знал, что это не для меня... Думал так и умру, сойду в могилу ни разу не полюбив, и вдруг ты! Ты подарила мне жизнь... Но даже эти слова – ложь. Слово изреченное есть ложь! Я буду молчать и молча любить Тебя!

– Слово изреченное есть Логос, – тихо поправила его Элиза.

Они забыли о времени, и лишь сиреневый сумрак в волшебном саду напомнил им, что на земле должно быть уже вечер.

– Пора, Элиза! Нас ищут, – горестно напомнил Ксаверий.

Они оделись, стыдясь своей торопливости в этом волшебном саду.

На обратном пути Ксаверий, ловко подтянувшись, выпрыгнул из люка и наклонился, чтобы помочь Элизе, но вместо этого вдруг резко пошатнулся и неловко взмахнул рукой, словно прогоняя назойливую муху, но муха не желала улетать. В височную ямку уперся короткий ствол.

–  Но-но, не дергаться, – на него, издевательски скалясь, смотрел Нихиль.

Внутри тоннеля мелькнуло испуганное лицо Элизы.

– Элиза, закрой люк! – успел крикнуть Ксаверий, но девушка решительно покачала головой.

– Милые мои, – с сытой хитрецой облизнулся Нихиль, точно кот, отведавший сметаны, – голубки сизые, занавески надо закрывать, когда милуетесь!

С запоздалым раскаяньем Ксаверий понял, что недооценил своего соглядатая. Прячась за окнами подвала, Нихиль выследил их спуск в подземелье. Потом, мягко ступая кавказскими сапогами, крался между надгробий. Он видел, как разгоряченные и радостные, они скрылись под крышкой бронзового люка, и остался караулить добычу.

– Ну, девушка, думай: или ты мне все расскажешь и покажешь, или я твоему женишку башку прострелю, – мурлыкал Нихиль, поигрывая маузером.

– Не соглашайся! – простонал Ксаверий.

Не отрывая глаз от лица Нихиля, Элиза кивком пригласила их в люк.

Удерживая Ксаверия на мушке и часто озираясь, Нихиль шел по тропе между деревьев. Короткими пальцами в рыжеватом пуху он успевал трогать налитые румяные яблоки, жадно втягивая запах меда.

–  Светло-то как! Пчелки звенят... Вы что сюда электричество провели? – не отрывая дула маузера от лопатки Ксаверия, выспрашивал он у Элизы.

– Это светящиеся бактерии, – спокойно отвечала девушка. – В древности их называли «Солнце подземелий». В Египте их разводили для освещения пирамид. Поэтому на потолках и стенах тоннелей внутри пирамид не находят копоти.

– Разве какие-то букашки могут дать столько света? Ведь здесь вокруг – настоящие джунгли, – недоумевал Нихиль.

– Кристаллы усиливают свет, – ответила Элиза. – Эти растения забыли солнечный год, они цветут и плодоносят одновременно. Им не так важен свет, как любовь, которую дают люди...

– Вот так так... Значит, здесь могут жить люди?

– Этот маленький мир создан подобно нашей планете. Он дышит, живет и рождает живое.

– Так это золотое яичко можно установить и в Каракумах, и на Таймыре? И яблоньки зацветут даже на Марсе?

– Все, что нужно для существования подземного сада, – это плотная оболочка и изоляция от внешнего мира, – добавила Элиза.

– Я не верю в эти россказни, – внезапно насупился Нихиль.

Они дошли до маленькой башни с хрустальной крышей. Внутри, на алтаре из граненого стекла, лежал кусок обыкновенного льда, и вода, омывая лед, по капле стекала в резервуар, дающий начало ручью.

– Русло ручья проложено в форме сердца, омывая сад, он действует как дополнительный генератор силы, – объяснила девушка.

Мельком взглянув на Элизу, Ксаверий понял, что своей пространной экскурсией она пытается отвлечь и усыпить Нихиля, и действительно, едва тот отвернулся, она достала из кармашка платья маленькую золотистую дудочку и зажала ее в руке.

– А что у вас там? – дотошно выспрашивал Нихиль, показывая на кристалл.

– Там лед, простой лед, – с деланым равнодушием ответила Элиза.

– Не темни, девушка, говори все. Что это за камень? Алмаз или аметист? Считаю до трех и спускаю курок, – и Нихиль впился в затылок Ксаверия вороненым клювом маузера.

– Это лед, но... нетающий лед, – обреченно ответила Элиза.

– Ах вот за что ему такие почести! Камень Жизни? – Нихиль склонился над нетающим кристаллом, разглядывая дымчатые капли на его поверхности. – А это, наверное, Вода Воскрешения! – осклабился он. – В НКВД тоже не лаптем щи хлебают. Мы, может быть, тоже алхимические трактаты почитываем...

Он жадно слизнул маслянистые капли с поверхности камня и отер синеватые губы:

– Порядок... Лет пятьдесят бурной молодости мне обеспечено! Теперь я в точности Вечный Жид! А всего-то и надо, что вовремя испить из копытца! Вот что, Ксаверий Максимович! С этого момента я отменяю все ваши передвижения без моего участия.

– Это арест?

– Да, если так можно назвать пребывание в райских кущах, – Нихиль окинул взглядом цветущие азалии, виноград, сбрызнутые алым румянцем яблоки, огуречные лианы и жемчужные лилии в пруду у водопада. – Более того, – продолжил он, – я объявляю этот аквариум собственностью Советского Союза. Объект подлежит эвакуации в качестве репарации за причиненный нацистами ущерб, нанесенный всем народам СССР! Вы, Гурехин, остаетесь здесь и с этой минуты пишите подробную опись и схему объекта для его дальнейшей эвакуации.

– Я сделаю это лишь при одном условии: вы не причините вреда Элизе.

– Даже больше того! – обрадовался Нихиль. – В присутствии этого юного создания мы заключим договор: вы в рекордные сроки демонтируете биосферу и оформляете все в лучшем виде, а я отпускаю вас обоих на все четыре стороны. Так что не отлынивайте, Гурехин, вы кузнец собственного счастья! Молотобоец! – Нихиль попытался надуть тощенький бицепс.

– Так вы обещаете? – всплеснула ладонями Элиза. Казалось, она была готова расцеловать своего палача.

–  Слово советского офицера, – козырнул Нихиль.

На самом деле, он не собирался связывать себя никакими клятвами и обещаниями. Его внутренний закон позволял ему давать любую ложную клятву или свидетельство перед двуногими скотами, как бы они ни пыжились, надеясь захомутать его обетами и воззваниями к совести, которой он был лишен в силу чисто биологических причин.

– Но вы не сможете извлечь биосферу, не разрушив замок! – воскликнула Элиза.

–  Так или иначе, гражданочка Сандивогиус, мы вынуждены... И без взрыва не обойтись! Сами понимаете, замок Альтайн переходит под протекторат союзников, и если партия прикажет... Возвращайтесь-ка лучше в свои апартаменты и пакуйте чемоданчики, чтобы было, что на первых порах нести в скупку.

Вечером 30 апреля в мезонине замка Альтайн шли торопливые сборы. Приказ о срочной эвакуации застал Женьку врасплох. Поглядывая на золоченые каминные часы, она спешно увязывала ковры, паковала тюки с бельем и коробки со столовым фарфором. Этот хищный инстинкт проснулся в ней внезапно, словно бешенство какое нашло на суровую разведчицу Евгению Шматкову.

– На постелях-то кружево голландское! Жаль в чемодан не влезет, – бормотала она, с треском отрывая ажурные полосы.

– Оставь, Женюра, тебе это кружево, как нашему комдиву метла, – образумливал Женьку Харитон.

– Тогда картину возьму, вот эту со змеюкой, – не унималась Женька, – в хате вместо ковра повешу.

Харитон вслед за Женькой посмотрел на старинную картину: под сенью яблонь и пальм бродили добрые звери и по-человечьи улыбались Харитону. Улыбались румяные яблоки на ветвях и сама Ева. Улыбалось задумчивое, туманное, точно спросонья, лицо Адама.

– Э, куда хватила. Это же рай! – осадил он Женьку.

– Рай-то он рай, да в нем змеюка хозяйничает!

Меж ветвей яблони и впрямь выглядывал черный человек со змеиным туловом и длинным чешуйчатым хвостом.

– Слыхал, как фря немецкая этот замок назвала? – напирала Женька. – Змеиное Логово! То-то и смотрю, что наши командиры эту немку бесстыжую в подвал таскают и носу часами не кажут.

– Про это ты, Женюра, лучше молчи. Это самая что ни на есть военная тайна. Объект тут какой-то у немцев под землей зарыт. «Райский сад» называется. Эвакуировать его будут, в Советскую Россию увезут.

– Ну и пусть себе... А мы с тобою, Тошенька, и так, как в раю. Сады обливные и макового цвета кругом целые поля...

Женька выглянула в окно,