— Все раны на спине?
— Нет. Четыре на груди. Одна на голове. Ее, вероятно, нанесли позже, может быть, когда жертва уже упала.
— Последний удар! — усмехнулся Мегрэ.
Не явится ли это убийство последним ударом?
— Кроме того, есть незначительные порезы на предплечьях и ладонях.
Мегрэ нахмурил брови.
— Выяснили, кто она? — спросил он, кивнув в сторону трупа.
— Я нашел в сумочке удостоверение личности. Жанин Лоран, прислуг» супругов Дирандо на улице Коленкур.
— Сколько ей лет?
— Девятнадцать.
Мегрэ не хотел смотреть на нее. Маленькая служанка надела наверняка свое лучшее платье, небесно- голубого цвета, почти бальное. Конечно, она шла на танцы. На ней были туфли на очень высоком каблуке. Одна соскочила.
— Кто сообщил?
— Я, господин комиссар.
Это был полицейский-мотоциклист, спокойно дожидавшийся своей очереди.
— Мы с приятелем совершали объезд, когда я увидел на тротуаре…
Когда он подошел к телу, оно было теплым, и из ран сочилась кровь. Поэтому подумал, что она еще жива.
— Отвезите ее в судебно-медицинский институт и предупредите доктора Поля.
И Мегрэ обратился к Лоньону.
— Ты отдал распоряжения?
— Я вызвал в квартал всех людей, которых мог найти. А что толку? Когда это приносило результат? Как смерч подъехала машина, завизжали тормоза. Из нее вышел всклокоченный Ружин.
— В чем дело, мой дорогой комиссар?
— Кто известил вас? — агрессивно проворчал Мегрэ.
— Кто-то с улицы… Есть еще люди, верящие в полезность прессы… Ведь это не тот?..
И больше не отвлекая комиссара, он поднялся на тротуар. За ним поплелся его фотограф. Репортер задавал обычные вопросы собравшимся вокруг него прохожим.
— Займись остальным, — проворчал Мегрэ Лоньону.
— Вам никто не нужен?
Он отрицательно покачал головой и сел в машину, поглощенный какими-то своими мыслями.
— Куда ехать, шеф? — спросил шофер. Тот растерянно поглядел на него.
— Спустись вниз до площади Клиши или до площади Бланш.
В управлении ему делать было нечего.
Да и что можно было сделать после того, что случилось? А вернуться домой спать у него не хватало смелости.
— Подождите меня здесь.
Площадь Клиши была залита светом, террасы кафе тоже были ярко освещены.
— Что угодно, мосье?
— Все равно.
— Вина? Коньяку?
— Вина.
За соседним столиком женщина с платиновыми волосами и открытой грудью пыталась вполголоса убедить своего компаньона увести ее в соседний кабачок, светившийся неоновой вывеской.
— Я уверяю тебя, ты не пожалеешь. Может быть, это дорого, но…
Понимал ли он ее? Это был американец или англичанин, который все качал головой повторяя:
— Ноу! Ноу!
— Ты больше ничего не умеешь говорить? «Ноу!.. Ноу!..» А если я тоже скажу: «Ноу!» и брошу тебя?
Он улыбнулся невозмутимо, а она, потеряв терпение, подозвала официанта и сделала новый заказ.
— Принесите, пожалуйста, бутерброд. Он не хочет поужинать в кабачке напротив.
Мегрэ подозвал официанта, заказал:
— Еще один!
Ему необходимо дать себе время успокоиться. Только что на улице Местр его первым порывом было помчаться в тюрьму, ворваться в камеру к Марселю Монсину и трясти его до тех пор, пока тот не заговорит.
— Признавайся, мерзавец, что это ты…
Почти до боли он был в этом уверен. Не может быть, чтобы он во всем ошибся! И сейчас у него не было жалости, даже любопытства к этому лжеархитектору. Только злость, почти ярость.
Мало-помалу под воздействием человеческого спектакля и прохлады ночи она улетучивалась, уходила. Он знал, что совершил ошибку, и теперь понял какую. Было слишком поздно что-нибудь возвратить, девушка была мертва, деревенская девушка, которая, как тысячи других, приехала в Париж в поисках счастья и отправлялась на танцы, проведя день на кухне.
Было слишком поздно проверять мысль, пришедшую ему сейчас. Сейчас он ничего не выяснит. Если следы существуют, если есть шанс найти свидетелей, можно подождать и до утра.
Его люди тоже изнурены. Все это длится слишком долго. Когда они прочитают утром в газетах, в метро или в автобусе по пути на набережную Орфевр, их тоже охватит оцепенение, такое же уныние, какое только что владело их комиссаром. Не окажется ли среди них тот, кто станет сомневаться в нем? У Лоньона был извиняющийся голос, когда он звонил, а на улице Местр он встретил комиссара с таким видом, словно хотел выразить соболезнование.
Мегрэ представил реакцию судьи Комельо, его телефонный звонок после того, как тот откроет газету.
Тяжело ступая, комиссар направился в глубину кафе и попросил в кассе жетон, чтобы позвонить ясене.
— Это ты? — удивленно воскликнула она.
— Я хотел просто сказать, что сегодня не вернусь домой.
Без какой-нибудь видимой на то причины. У него не было срочных дел, только вариться в собственном соку. Он почувствовал желание очутиться в родной атмосфере, в своем кабинете, со своими людьми.
Спать не хотелось. Придет время, когда все это благополучно кончится и он, может быть, попросит отпуск.
Так было всегда. Он ждет отпуска, а потом, когда приходит время, находятся причины, чтобы остаться в Париже.
— Официант, счет!
Он расплатился и направился к машине.
В управление!
Он застал Мовуазена и двух других за трапезой, состоявшей из колбасы и красного вина.
— Сидите, ребята, сидите! Ничего нового?
— Все так же. Допрашивают прохожих. Задержали двоих: у них документы не в порядке.
— Позвони Жанвье и Лапуэнту. Попроси обоих приехать сюда к половине шестого.
В течение часа, уединившись в кабинете, он читал и перечитывал протоколы допросов, особенно матери Монсина и его жены.
После этого, расстегнув рубашку, повернувшись лицом к окну, застыл в кресле и, казалось, дремал. Спал ли он? Кто знает? Во всяком случае, не слышал, как в кабинет вошел Мовуазен и на цыпочках вышел.
Светало. Небо стало серым, потом голубым. Взошло солнце. Когда Мовуазен во второй раз вошел, то принес с собой чашечку кофе, приготовленного на плитке. Жанвье уже приехал. Лапуэнт был в пути.
— Который час?
