репортера вставить в уста свидетеля слова, которые хочет услышать его издатель, и теперь кажется предельно ясным, что тот таинственный миноносец был лишь газетной уткой.
Ничего лучшего нельзя было придумать, чтобы заставить вскипеть чувство патриотического негодования англичан, чем история о корабле русской «Эскадры Бешенной Собаки», который отказался спасти тонущих британцев (которые фактически несколькими часами раньше были взяты на борт их товарищами рыбаками).
После оказываемого на него длительного давления русское правительство согласилось на создание в Париже Международной комиссии по расследованию обстоятельств инцидента и определения вины сторон. Петербург с самого начала предложил заплатить компенсацию, но Британия помимо того потребовала, чтобы были наказаны русские офицеры, ответственные за открытие огня. Некоторые офицеры 2-й эскадры были отправлены домой как свидетели. (Никого, кстати, не уволили с «Орла», так как там не нашлось ни одного, кто видел бы миноносцы своими глазами.) В число свидетелей был включен и капитан Кладо.
Включение Кладо его бывшие коллеги объясняли позднее как желанием адмирала от него избавиться, так и нежеланием самого Кладо рисковать своей шкурой на Дальнем Востоке. Поскольку дальнейшие газетные статьи Кладо играли определенную роль в решении отправить эскадру Небогатова на подкрепление Рожественскому, и, поскольку его писания влияли на последующих авторов, здесь стоит упомянуть, что Роджер Кейес (позднее адмирал Кейес), участвовавший с другими британскими офицерами в комиссии, вынес заключение, что Кладо — шарлатан. Очевидно, Кейес вывел это заключение, беседуя с русскими свидетелями, коллегами Кладо по комиссии. А может быть, это была уверенность, с которой он заявил на комиссии, что он «никак не мог принять «Аврору» за японский миноносец!» (по сведениям Кейеса, во время всего инцидента Кладо просидел в своей каюте). Другая возможность, которой пренебрегали критики и комментаторы: Кладо был выбран на эту роль, потому что он в высшей степени подходил для нее. Он служил во французском флоте, обладал даром все логически истолковывать и был напичкан техническими знаниями. Возможно, та неприязнь, с которой относились к нему коллеги по комиссии, объяснялась некоторыми статьями, появившимися в парижской прессе, в которых угадывалась вызывавшая неловкость слишком большая осведомленность в личной жизни русских делегатов; словом, ему ставили в вину, что он слишком много болтал с газетчиками в ходе поездки из Петербурга в Париж.
Русскими представителями в комиссии должны были быть один известный профессор права и адмирал Казнаков. Однако профессор отказался: он хотел сохранить свою репутацию и не желал запятнать свое имя в деле, в котором он «не верил ни одному слову из прекрасной сказки Рожественского». Себе на замену он выбрал своего ученика Таубе, и именно из его позднейших мемуаров, напечатанных за границей в 1920-х годах, почерпнута значительная часть информации.
На мирных переговорах, завершивших Русско-японскую войну, русской дипломатии пришлось пройти долгий и трудный путь, чтобы компенсировать то, что было потеряно из-за негодности русской армии. Неожиданно пришедший успех был обязан искусству вовремя воспользоваться благоприятной международной обстановкой. Именно в это время несколько европейских государств начали сознавать, что главной их опасностью является Германия. Британия отбросила предположение, что ее вероятным противником будет Франция, поддерживаемая Россией, и двигалась к единению с этими державами. Ее правительство стало чувствовать, что оно слишком уж много энтузиазма выказало по поводу Японии и теперь нужно срочно улучшать отношения с Петербургом. Поэтому британское правительство, подобно французскому, было всячески заинтересовано в дружеском улаживании инцидента в Доггер-Банке, который оставался главным и, может быть, единственным острым углом во взаимоотношениях между Британией и Россией. Сознание того, что Британия хочет побыстрее замять инцидент, позволяло русским делегатам на комиссии в Париже держать жесткую линию, хотя они были, в сущности, виновной стороной. Чтобы энергичнее продвигать русское дело, 80-летний Казнаков был замещен: его блуждающий ум не годился для этой задачи. По воспоминаниям другого члена русской делегации (Штейгера) на предварительной сессии при решении, кого следует пригласить в комиссию, Казнаков настаивал, что нужно пригласить австрийского адмирала, которого он когда-то знал. Кажется, он встретил его много лет назад в ходе круиза, и даже после того, как коллеги проинформировали его, что адмирал давно умер, он продолжал настаивать на его приглашении, и это вызывало немалое замешательство в делегации. Таубе высказал аналогичное наблюдение о его способности смешать все титулы и фамилии. Он не мог даже запомнить имена членов комиссии и очень раздражал, например, французского делегата адмирала Фурнье, постоянно обращаясь к нему как к адмиралу Мурнье.
К счастью, удалось уговорить Петербург отозвать Казнакова (тот приписал это решение интригам кайзера, с которым четверть века назад он имел ссоры на морской почве). Был послан адмирал Дубасов, джентльмен в английском стиле, завоевавший репутацию боевого моряка в Русско-турецкую войну, репутацию, впрочем, столь ревностно им оберегаемую, что он даже отказался от командования 2-й эс кадрой.
Первая сессия была публичная, Британия назвала в качестве своих свидетелей нескольких скандинавских моряков. Они были обстреляны «Камчаткой», и русская делегация хотела «спустить это дело на тормозах» из боязни вызвать всеобщий хохот и мировой скандал. Итак, русские объявили о переносе сессии с тем, чтобы получить свежие инструкции. Дело «Камчатки» — это вовсе не Доггер-Банка, — говорили они, и они ничего об этом не знают. Прошло несколько недель, и стало ясно, что русские не вернутся на комиссию, пока не будут отложены слушания по «Камчатке», и Британия уступила. Это было большим облегчением, тут можно было перевести дух, потому что, как писал Таубе, он знал доподлинно, что капитан «Камчатки» Степанов в ту роковую ночь был пьян. (Ранее Рожественский просил Морское министерство не выпускать из его стен дела с «Камчаткой», т. к. «для нас это будет очень неприятно».)
Позднее в одном конфиденциальном письме Рожественский писал, что в ту знаменитую ночь «Камчатка» начала менять курс от всех румбов компаса, обходя встречные суда и открывая огонь по тем, что казались подозрительными, и тем, с которыми не могла разминуться, так что в результате она оказалась на 100 миль позади своего адмирала и была обнаружена только 10 октября.
Итак, вместо заслушивания скандинавов комиссия слушала не противоречащие друг другу показания свидетелей и оценивала понесенный ими ущерб — скучный процесс, особенно скучный для британского судебного представителя. Последний, сэр Эдвард Фрай, был здесь еще одним 80-летним участником, который время от времени подремывал в кресле. Сэр Эдвард напряг свое внимание лишь тогда, когда один из моряков забыл принять присягу. Тут старик раскричался, чтобы принесли Библию, а после, удовлетворенный, вновь погрузился в дрему. К тому времени суммы ущерба были определены, интерес публики поубавился, и показания моряков-скандинавов о безумном, хотя и счастливо закончившемся эпизоде с «Камчаткой», были едва услышаны.
В своих воспоминаниях Таубе пишет, что инцидент в Доггер-Банке начался не тогда, когда русские броненосцы стали стрелять по английским рыбацким шхунам, а раньше, когда, заметив «Аврору», приняли ее за японский миноносец. Поэтому рыбацкие суда или были обстреляны ошибочно во время всеобщего умопомрачения, или (менее вероятно) были накрыты снарядами, выпущенными по другим целям. Таким образом, последовательность событий такова: 1-е — «Аврора», 2-е — траулеры, а не так, как предлагает рапорт Рожественского, то есть круг совершенно обратный. Это было известно британской делегации, но не русским. Рожественский скрыл даже от своего правительства, что первым был обстрелян свой же русский крейсер, наверное, боялся, что это известие вызовет бурю гнева, недовольства и насмешек.
В этой ситуации адмирал Дубасов был вынужден затребовать судовые журналы русских броненосцев, и они были ему переправлены уже из Африки. Таубе считает: записи в судовых журналах подтверждают, что два миноносца, замеченных на Доггер-Банке, были на самом деле «Аврора» и «Дмитрий Донской» и вот из-за этой-то ошибки весь сыр-бор загорелся.
Так как Таубе не приводил судовые журналы дословно и так как пишущие на тему Доггер-Банки не подвергали сомнению веру в то, что первыми встревожили русских траулеры, можно было бы отбросить утверждения Таубе как неточности, встречающиеся порою в эмигрантской литературе. Но тщательное изучение официального рапорта «Авроры» (уже цитированного выше) показывает, что этот корабль действительно был обстрелян первым, и все другие показания являются ошибочными в свете хронологии событий. (Этот рапорт не был доступен до 1915 г., а позднее, в условиях Первой мировой войны, он прошел незамеченным.) Когда русская делегация узнала правду, там решили говорить, что «Аврора», как и траулеры, была обстреляна случайно, когда били по миноносцам.
