Хотите ли вы познакомиться с трагическим Парижем, для которого слово «кризис», повторенное слишком много раз, но двадцать-двадцать пять лет, говорили мне не без горечи:
— Вы, должно быть, заметили, как тут у нас все изменилось. Раньше турок из хорошей семьи мог быть только чиновником или офицером. Заниматься торговлей, промышленностью, финансами было просто неприлично. Тогда Константинополь был великолепным полем деятельности для всякого рода иностранцев. Пока мы читали стихи поэтов наших или иностранных на их родных языках, нашими делами вовсю занимались англичане, бельгийцы, французы. А теперь?
Да, все изменилось, и я видел это своими глазами. Мустафа[11] заставил турок заниматься конкретными делами, и среди людей нового поколения столько инженеров, мастеров, всевозможных техников, сколько и торговцев.
— Нами просто пожертвовали, — заключил мой друг.
А до войны они воспитывались, чтобы стать камергерами Высокой Порты[12], губернаторами в провинции, образованными и праздными чиновниками.
Сейчас им сорок, и менять что-либо поздно. Вы можете видеть, как они прогуливаются по главной улице Перы, изящные, внешне легкомысленные, с пустым портфелем и таким же пустым желудком.
Что они умеют? Говорят на четырех-пяти языках, знают хороших писателей, разбираются в музыке и живописи.
— Слишком поздно все менять. Нам остается продолжать так жить и дальше и смотреть, как рождается новое.
Вот о чем я думал, рассматривая толпы тех, кто желал получить возможность продавать пасту для чистки меди.
Не хочу и думать об этом. Невозможно, чтобы те, кто говорил о «возрождении человечества с помощью науки», о «величии и счастье, приобретаемых учением», о «наступающем знании» и, уж не знаю, о чем еще, — невозможно, говорю я, чтобы те, кто наполнил все эти школы и торжественно вручил дипломы и картонные корочки, оказались бы сейчас здесь, на этой самой голодной лестнице среди интеллектуалов, которым мой мелкий торговец предлагает продавать одежные щетки или электрические пылесосы.
Невозможно, чудовищно, если бы у них не было никакого плана: ведь даже сейчас они позволяют, чтобы десятки тысяч молодых людей отказывались от всего, работали денно и нощно и в конце концов получили те же самые дипломы.
Когда кончится кризис…
К чести людей, которые называют себя лидерами, я хочу думать, что они еще найдут способ применения умной молодежи, которая верит в то, что ей повторяют, делает то, что ей говорят, и с тревогой спрашивает сейчас себя, не суждено ли ей стать поколением неудачников.
Я умышленно написал это ужасное слово. Неудачник в пятьдесят лет, человек, чья зрелость прошла и который понимает, что все его усилия были напрасны, — это трогательное и жалкое зрелище.
Но неудачник в двадцать пять, в тридцать лет!..
Я хорошо знаю Германию, и уверяю вас: она бросилась в гитлеровскую авантюру, как завтра бросится в любую другую, отчасти и потому, что в ней были миллионы неудачников.
Незнакомая Франция, или приключение меж двух берегов[13] (перевод Л. Бондаренко)
Я с семьей живу на воде уже лет пять: днем и ночью, зимой и летом, в пресных водах и соленых, на Севере и на Юге.
Но если я хочу попытаться передать саму атмосферу путешествий, совершить которые под силу каждому, мне, я думаю, следует рассказать о своем первом плавании, о своем первом судне.
— У меня есть судно!
Эти слова переполняли мое сердце радостью и гордостью в тот мартовский вечер в Мезон-Лаффит, когда я купил катер длиной четыре метра, шириной метр шестьдесят, с осадкой полметра.
Он был построен на верфи де Коннинк и обошелся мне примерно в пять тысяч франков.
Я установил на транце[14] подвесной двигатель Джонсона в 3 л.с. Прикрепил стойки, чтобы натянуть над катером достаточно непроницаемый тент.
Прежде всего катер с двигателем, на нем — моя пишущая машинка, несколько килограммов чистой бумаги и четыре члена экипажа: моя жена и я, наша служанка Буль, дог Олаф, восемьдесят сантиметров в холке, весящий все шестьдесят килограммов.
Сзади, на тонком тросе, — маленький ялик с матрасами и всем необходимым: походной палаткой, проигрывателем, одеждой и т. д.
Все это выглядит довольно скромно. Но все же именно этому судну — «Жинетте» — отдано мое сердце, и именно с его демократичным экипажем мы еще совершим позднее самые приятные плавания по рекам и каналам Франции.
Обычный распорядок дня: подъем в шесть утра. Мы с женой спим на судне, крытая белой парусиной каюта закрывается более или менее плотно. Буль и Олаф спят в палатке на берегу, в нескольких метрах от нас. Поэтому мы должны избегать остановок в городах и деревнях.
Мы прихватили с собой усовершенствованные плитки. Неделей позже они полетят в воду, поскольку мы на опыте убедимся в преимуществе обычного костра.
Складной столик. Пишущая машинка. Буль закупила продукты, наполнила нашу бочку питьевой водой. Мы разбираем палатку и тент. Укладываем вещи в ялик. Места там в обрез, так что эта работа требует большой точности.
Отчаливаем. Скорость — десять километров в час. Так мы будем двигаться до наступления темноты, сделав лишь одну остановку, чтобы пообедать на берегу.
На Марне шлюзы следуют один за другим через каждые двенадцать километров. На шлюзование уходит от десяти до двадцати минут. Мы быстро усвоили, как это делается. Нужно спрыгнуть на землю, прежде чем катер подойдет вплотную к шлюзу. Подбежать к воротам и открыть либо закрыть затворы, смотря по обстоятельствам, — все это за то время, пока смотритель шлюза с опаской выглядывает из-за двери, выясняя, что там происходит, набивает свою трубку и, наконец, решается взяться за рукоятку.
Впрочем, здесь работают отличнейшие люди! Они связываются друг с другом по телефону (исключение составляют лишь некоторые каналы). Дайте на чай два франка, и о вас известят следующий шлюз, так что к вашему появлению там все уже будет готово. Не давайте ничего, и о вас все равно известят, и тогда, если вы поднимаетесь вверх по течению, шлюз будет пропускать всех, кто идет вниз по течению, и наоборот.
Вы заметили, я не говорю «суда». Это слово не употребляется. Есть «верховики» — те, кто поднимается вверх по реке или каналу, и «низовики» — те, кто идет вниз по течению.
Есть «моторы». Есть «конюшни» — у них на борту имеются свои лошади. Есть «порожняки» — это попросту порожние суда.
И еще много других: «долгосрочники» — они нанимают возницу с лошадьми на определенный маршрут; «флейты» перевозят песок, их команда не спит на судне; «грязнухи» предназначены для перевозки самых неприглядных грузов; берришонок» и «монлюсонок», едва достигающих в ширину Двух метров, тянут ослы или мулы; тяжелые и тихоходные рудовозы», чьи трюмы загружены железом и свинцом, ползут по каналам со скоростью, не превышающей двух километров в час. Буксиры именуются «паровиками»…
И это еще не все! Нас переполняет чувство гордости — теперь мы понимаем, о чем говорят речники, когда, собравшись у шлюза, они делятся друг с другом:
— В бьефе паровик с четырьмя порожняками, позади — берришонка и бельгийский мотор, он обойдет их перед семнадцатым шлюзом.
Обойти — значит обогнать речное судно. Бьеф — это участок реки между двумя шлюзами.
