— Входите, прошу вас, — произносит тусклый голос, который все слышали по телефону.
Говорящий высок, в глазу у него монокль. Держа в руке пистолет, он приближается к полицейским.
— Граф Р., — представляется он.
Имя знаменитое. Одна из представительниц этой фамилии даже носила титул высочества.
— Господин, которого вы видите, — муж.
Стволом браунинга он указывает на человека лет за сорок, со злобным видом сидящего в углу.
— Чего-нибудь выпьете? Глоток шампанского? Виски? Нет? Как угодно.
Соседи, вероятно, подслушивают под дверью, но здесь ложный стыд не позволяет им войти.
— Не стану говорить обиняками. Госпожа — жена этого человека. И вот уже шесть лет — моя любовница. Причем, обратите внимание, с согласия мужа!
Бригадир не осмелился сесть в одно из обтянутых белым шелком кресел и смущенно разглядывает свои следы на безукоризненно чистом ковре.
— Вы следите за моей мыслью, бригадир? Этот господин — промышленник, владелец обувных фабрик. Ему не хватало оборотного капитала. Я ему помог, и в течение шести лет его жена живет здесь, со мной. Пояснения требуются?
Бригадир отрицательно качает головой.
— Тогда я продолжаю. Уже несколько месяцев из-за кризиса я не могу сделать платежи, которых ждет этот господин. И вот сегодня вечером после целого ряда оскорбительных писем он подсылает сюда каких-то двух типов, прикинувшихся инспекторами полиции и хотевших увести отсюда госпожу. Я попросил их показать документы. Пригрозил им пистолетом, и они ушли. Это было около девяти…
Дворянин, совершенно невозмутимый, протирает монокль.
— Немного позже этот господин заявляется сюда собственной персоной, устраивает на лестнице шум, поскольку его не впускают, а оказавшись здесь, начинает угрожать скандалом. Можете убедиться: в припадке ярости он сорвал в первой гостиной люстру.
Обувной промышленник молчит; взгляд его становится все более угрожающим. Бригадир вопросительно смотрит на него, но напрасно.
— Вот и все, господа. Пистолет был у меня под рукой. Он помог мне охладить пыл нашего господина, и я тут же позвонил вам. Я просто прошу вас выдворить его отсюда. Госпожа очень устала…
— Вы признаете, что послали сюда друзей, которые выдавали себя за инспекторов? — откашлявшись, спрашивает бригадир.
— Это моя жена! — сквозь зубы бормочет муж.
— Она была вашей женой и в прошлом месяце, и в прошлом году, и в позапрошлом, — иронизирует знатный вельможа.
— Признаете? — настаивает бригадир.
— Я хотел, чтобы она вернулась…
Монокль вновь занимает свое место в глазу. Бригадир опять кашляет — чтобы не рассмеяться, могу спорить.
— Следуйте за нами! — в конце концов говорит он мужу. — Присвоение чужих функций… Шум среди ночи… Угрозы… До свидания, мадам, до свидания, месье!
И граф радушно бросает:
— До свидания, бригадир. Жозеф! Проводите этих господ.
Полицейские удивляются: зачем в семь утра их вызывают на спокойную улочку Мулен-Вер — настоящий провинциальный оазис на Монпарнасе? Загорелась сажа в каминной трубе? Ведь люди довольно часто вместо пожарных вызывают полицию. А может, где-то утечка газа?
На тротуаре перед обычным пятиэтажным домом стоит человек тридцать — словно совершено убийство или самоубийство. Но странная вещь: все одеты в черное. Мужчины с загорелыми лицами похожи на крестьян, приехавших на ярмарку, женщины в основном в летах, словно только что вышли из деревенской церкви. Когда машина останавливается, к ней подходит привратница и, заикаясь от возмущения, кричит:
— Стыд и срам, господа полицейские! С этим пора кончать, или я сойду с ума. Посмотрите на этих людей! К ним каждую минуту присоединяются новые. Некоторые приезжают из Финистера. А знаете почему? Потому что старая Огюстина, что живет наверху, разослала им уведомительные письма.
Мужчины и женщины, ничего не понимая, недоверчиво наблюдают за полицейскими. Привратница продолжает:
— Я же не могу впустить их всех! Тем более что старик и не думал умирать. Он даже не болен: сегодня утром выходил погулять.
Наконец все выясняется. Старая Огюстина — это семидесятилетняя бретонка, живущая вместе с мужем-пенсионером на пятом этаже… Она злая — это может подтвердить весь квартал, — но, по мнению привратницы, у нее к тому же не все дома.
— Вот вам доказательство: она пригласила родственников и друзей на похороны живого мужа!
Бригадир нехотя поднимается наверх, стучит в дверь и входит в квартиру, где каждому предмету мебели, каждой занавеске, каждому куску ткани не менее полувека. Пахнет затхлостью и провинцией. За кухонным столом сидит совершенно одуревший и тоскующий мужчина лет семидесяти, который не знает ни что сказать, ни что подумать. Его жена, старуха Огюстина, примостившись у другого края стола, преспокойно намазывает бутерброд.
— Это вы объявили о смерти вашего мужа?
— А что, разве я не имею права?
Сухое лицо, светлые, неподвижные глаза. Она жестко смотрит на полицейских.
— А вы ноги вытерли?
Муж выглядит более удрученным, чем она, и хотя бы пытается отвечать на вопросы.
— Я не знал. Я страшно удивился, когда привратница пришла и сказала, что там собрались люди на мои похороны.
Его уводят в соседнюю комнату. Женщина провожает их взглядом; становится ясно, что она не пропустит ни слова из разговора.
— Вы не хотите, чтобы жену осмотрел врач? Возможно, она ненормальная…
Старик не знает. Колеблется. Говорит, что посоветуется со свояченицей, другой семидесятисемилетней бретонкой, которая живет одна в комнатке на улице Алезии. Когда бригадир уходит, Огюстина сохраняет полнейшее равнодушие. Лишь на ее тонких губах мелькает что-то вроде саркастической улыбки.
— Ну и что? — осведомляется привратница. — Видели? Надеюсь, на этот раз ее заберут в сумасшедший дом?
— Это зависит от родственников.
А родственники не хотят по множеству сложных причин, среди которых главную роль играет выгода, — все дело связано с получением какой-то страховки.
Три часа дня. На этот раз машину вызвали на улицу Алезии. Подходит другая привратница.
— Это ужасно! Нашу старую барышню только что задушила ее сестра.
Сестра — это старуха Огюстина, которая сейчас наверху, около покойной. Она невозмутима. По губам у нее скользит та же тень улыбки, когда она делает бригадиру знак, чтобы тот шел на цыпочках.
— Я должна была спасти свою душу, понимаете? — шепчет она. — Теперь я спокойна. Она там, в небесах, вместе с моим мужем…
Вместе с ее мужем, который все еще жив и которому только что обо всем сообщили. В этой меблированной парижской комнатке царит дух заброшенной хибарки из департамента Финистер. Огюстина даже принесла с собой свечи! И они горят! Из кармана под юбками она достает четки.
— Тсс! Давайте оставим ее в покое…
В двух шагах отсюда находится бульвар Монпарнас с его пивными, большими барами и ночными кабачками. Сейчас участок на улице Гете, во времена процветания слывший одним из самых бойких в Париже и славившийся своими живописными клиентами, — сейчас он стал тихим и каким-то буржуазным.
