спальне, и совсем по-другому, когда одета. Два совершенно разных человека. Совсем разная манера разговаривать, даже голос у нее меняется.
— Она гораздо вульгарнее в постели?
— Да. Не только вульгарнее. Не могу подобрать слова.
— И только одного Франсуа Лагранжа она так принимает?
— Да. Она кричит ему, в каком бы виде не находилась: «Входи уж». Как будто бы они старые друзья…
— …или старые сообщники?
— Возможно, и так. Пока я не уйду, они говорят только о пустяках. Он всегда осторожно садится на край кресла, как будто боится помять шелковую обивку.
— Он носит с собой портфель, какие-нибудь бумаги?
— Нет. Он видный мужчина. Не в моем вкусе, но в нем есть солидность.
— Вы никогда не слышали, о чем они говорят?
— С ней это невозможно. Она обо всем догадывается. У нее тонкий слух. А сама всегда подслушивает за дверью. Когда я говорю по телефону, можно быть уверенной, что она поблизости и шпионит за мной. А когда я хочу отнести письмо на почту, она говорит: «Кому это ты снова пишешь?» И я знаю, что она прочла адрес. Понимаете, что за человек?
— Понимаю.
— Я вам покажу одну вещь, такого вы, наверно, еще не видели. Может быть, вам это пригодится.
Она вскочила с дивана и бросила окурок в пепельницу.
— Идите за мной. Гостиную вы, значит, уже видели. Обставлена в том же вкусе, как и все остальные гостиные в этом доме. Здесь работал один из лучших парижских декораторов. Вот столовая, тоже в современном стиле. Погодите, я сейчас зажгу свет.
Затем она открыла еще одну дверь, щелкнула выключателем и посторонилась, чтобы показать ему спальню, всю затянутую белым шелком.
— А вот как она наряжается по вечерам… — В соседней комнате горничная распахнула стенные шкафы, провела рукой по аккуратно развешанным шелковым платьям.
— Вот. А теперь идите сюда.
Она пошла вперед по коридору, тонкий креп пижамы плотно обтягивал ее бедра. Открыла новую дверь и снова повернула выключатель.
— Вот! Смотрите!
Маленький кабинет помещался в глубине квартиры, и в нем не было ни малейшего следа женственности. Это был кабинет делового человека Металлическая стойка для бумаг была выкрашена в зеленый цвет, а позади вращающегося кресла возвышался огромный сейф последнего выпуска.
— Вот здесь она проводит дневные часы, принимает своего поверенного, человека из банка. Смотрите…
Девушка указала на стопку журналов «Биржевой вестник». Правда, рядом Мегрэ заметил программу бегов.
— Она носит очки?
— Только в этой комнате.
На бюваре с кожаными углами лежали большие круглые очки в черепаховой оправе.
Мегрэ машинально попытался открыть стойку для бумаг, но она была закрыта на ключ.
— Каждую ночь, вернувшись домой, она запирает драгоценности в сейф.
— А что там еще? Вы видели?
— В основном акции. Бумаги. И еще маленькая красная книжка, в которую она часто заглядывает.
Мегрэ взял с письменного стола телефонную книгу, одну из тех, в которую обычно записывают номера телефонов, когда хотят иметь их под рукой, и начал ее перелистывать. Он вполголоса повторял имена. Жоржетта объясняла:
— Молочник… Мясник… Скобяная лавка на авеню де Нейи… Сапожник хозяйки…
Когда вместо фамилии было записано одно имя, она удовлетворенно улыбалась.
— Ольга… Надин… Марсель…
— Ну, что я вам говорила?
Мужские имена тоже встречались, но их было гораздо меньше. Потом шли имена, которые не были известны горничной. В рубрике «Банки» было записано пять названий, в том числе американский банк на площади Вандом.
Он безуспешно искал имя Дельтеля. Правда, в книжке был записал один Андрэ и один Пьер, но были ли это депутат и его брат?
— После того как вы видели всю квартиру и ее туалеты, вы не ожидали, конечно, что у нее такой кабинет?
Желая доставить ей удовольствие, он сказал, что не ожидал.
— Может быть, хотите пить?
— Консьержка была так мила, что приготовила мне кофе.
— А может быть, выпьете рюмочку?
Она снова привела его в гостиную, погасив по дороге все лампы, и, как будто бы надеясь, что их разговор продлится еще долго, снова уселась на диван. Мегрэ отказался от предложенной рюмочки.
— Ваша хозяйка пьет?
— Как мужчина.
— Вы хотите сказать, много?
— Я никогда не видела ее пьяной, только один-два раза, когда она возвращалась на рассвете. Но она пьет виски сразу после кофе с молоком, а затем еще три-четыре рюмки. Вот почему я говорю, что она пьет, как мужчина. Она никогда не разбавляет виски водой.
— Она не говорила, где она остановится в Лондоне, в каком отеле?
— Нет.
— А сколько времени она там пробудет?
— Она ничего не говорила. Собралась за полчаса, оделась, уложила вещи.
— Как она была одета?
— В серый костюм.
— Взяла вечерние туалеты?
— Только два.
— Кажется, у меня нет больше вопросов, ложитесь наконец спать, а я пойду.
— Уже? Вы торопитесь?
Жоржетта, конечно, нарочно откидывалась на подушки, чтобы была видна полоска кожи между пижамной кофточкой и поясом.
— Вам часто приходится вести расследование по ночам?
— Случается. Она вздохнула.
— А я теперь не засну, раз уже проснулась. Конечно, не засну. Который час?
— Скоро три.
— В четыре уже начнет рассветать и птички запоют.
Он поднялся, досадуя, что приходится ее разочаровывать, и зная, что она еще надеется, что он не уходит, а только хочет подойти к ней поближе. Когда она увидела, что он направляется к двери, она тоже встала.
— Вы еще придете?
— Возможно.
— Приходите, когда угодно. Только дайте два коротких звонка, потом один длинный. Я буду знать, что это вы, и сразу открою. Когда я остаюсь одна, я никогда не открываю.
— Благодарю вас, мадемуазель.
Он снова почувствовал запах постели и подмышек. Тяжелая грудь задела его рукав с определенной
