Ильме, надо доказать, что государство высоко ценит и его, Калева, труд. Это вопрос идеологический. И, наконец, как только бывший завклубом свое отучится, Калев тут же уступит ему место и вернется в ненаглядную библиотеку.
И настал день — Калев Пилль отправился на разведку. Прежнего директора он знал лучше, а с новоявленным Крезом сталкивался на совещаниях и только. Разговор у них не очень-то клеился — такой уж Андрес Пеэтсалу был человек: никто не мог сказать, что у него на уме. На губах ухмылочка, а глаза- буравчики не улыбаются — маленькие такие глазки, серые, а на сером — коричневые крапинки, словно крапчатый занавес, — не разглядишь, что за ним. А скрывалась там великая тайна — тайна философского камня: все, к чему прикасался директор, тут же превращалось в золото, то есть деньги. И одевается он тоже, мягко говоря, странно: какой-то не разбери-поймешь джинсовый костюм и сандалеты, а из них бессовестно выставились кривые большие пальцы. Самоуверенные и бесстыжие пальцы. На совещания поважнее он, случалось, и в костюме появлялся, так опять же — в лиловом, как кисель из малины, вылитый бармен. Странные они, эти нынешние руководители производства! Прежний директор всюду ходил в сморщенной темной паре, а на шее у него, независимо от времени года, болтался один и тот же скрученный галстук — узел на нем явно никогда не развязывался и лоснился. Да, прежний был заботливый, рачительный хозяин, со лба у него не сходили капли пота, сразу верилось, что он несет на своих плечах все совхозные тяготы, как бедный и бледный Атлас. Зато Андрес Пеэтсалу производил впечатление сомнительного вольного художника. А эти волосы… Висят, как у хипаря какого.
Только не надо думать, что Калев старомоден и предпочитает старого директора новому. Ни в коем случае. Ему симпатичен, скорее, новый, тот делом доказывает, что он за человек, но все же, все же, считает Калев, настоящему директору больше подошла бы золотая середина.
В разведку Калев надел толстый джемпер с национальным узором. Правда, место, где, по идее, должен быть пояс, под пиджаком меньше бросалось бы в глаза, зато скромная черно-оранжевая кофта сразу наводила на мысль о народных танцах и в этом плане была незаменима — своего рода спецодежда.
Они повстречались в длинном коридоре новой, весьма представительной конторы. Директор, как обычно, при улыбочке, мутноватые буравчики лишь на миг задержались на его одеянии, но Калев сразу почувствовал, что разгадан.
— Нравятся? — директор кивнул на портреты углем и сангиной, протянувшиеся во всю длину коридора.
— Целая галерея… Что за выставка?
Директор рассмеялся, а глаза по-прежнему были непроницаемы.
— Никого не узнаешь?
И впрямь — многие лица были знакомы: скотница Лонни, один строитель, кажется, его зовут Вольдемар, э, даже старый пастух Видрик Пуудерселл улыбался Калеву с портрета.
— Художника Сиймера работа. И взял недорого — двести рублей за штучку. Над некоторыми по нескольку дней корпел, — комментировал Андрес Пеэтсалу.
— Да уж конечно получше обычных фотографий, — отозвался Калев, прикидывая тем временем, сколько же отхватил художник за эти портреты, числом поболее дюжины. Если над некоторыми «корпел по нескольку дней», то на все про все выходил месяц. И опять Калев Пилль невольно прикинул: а сколько он сам получает за год.
Ни с того ни с сего, будто полразговора они уже отговорили, директор произнес:
— Кружок народных танцев я заводить не буду, молодым на них начхать, засмеют, а вот как насчет бальных?
— Э-э-э, — протянул ошеломленный Калев Пилль, ну и прыток же этот Пеэтсалу! — Нет-нет, я в этих румбах и роках ничего не смыслю. Дак ведь я сюда вовсе не за тем, — вконец запутался он.
— Так-так, — пробурчал директор столь неопределенно, что за этим могли одинаково следовать точка, восклицательный или вопросительный знак. Попробуй разбери, что он хотел сказать этим «так-так». Но тут директор снова рассмеялся и добавил, что румбу отплясывали в то доброе старое время, когда он еще в школу ходил (как же окрестить то время, когда на школьной скамье протирал штаны Калев Пилль, а ведь это совсем недавно!).
Они прошли через зал. Там стояла целая толпа юных бородачей в джинсах, с директором они поздоровались неожиданно учтиво. Парней Калев не знал, да и не упомнишь всех, — сам он живет за добрый десяток километров отсюда. Поздоровались они действительно вежливо, ничего не скажешь, но тут же врубили магнитофон на полную катушку. А это никуда не годилось: какой-то американец, наверное, такой же заросший, как эти мальчишки, самоуверенно вопил: «All you need is love!»
Калев ждал, что директор их одернет, но тот и бровью не повел.
— Сегодня вечер. А ребята из Тарту, — сообщил он, дойдя до кабинета, и пригласив Калева сесть.
— Мозги наружу выворачивает, — посетовал Калев, но почел за нужное смягчить свое мнение и добавил, что такая музыка вроде опять в моде по всему свету.
Лицо директора украшала все та же неизменная улыбочка.
— На культуру люди мне нужны. Ты что предлагаешь?
Видал, какой шустрый! И куда только подевалась наша извечная угро-финская медлительность?
— Да я и не знаю, надо ли… В библиотеке работы хватает…
— Но ты же пришел сюда!
Калев почувствовал, что разговорами вокруг да около не отделаешься.
— Ну, я драмкружком руководил.
— Что ставили? — директор напирал, как на допросе.
— Ну, Лутса, Май Тальвест, детские вещицы, раз даже Чехова пробовали…
— Недурно, — отреагировал собеседник со скоростью компьютера, и снова Калев не понял, действительно ли директор считает это таким уж прекрасным.
— Теперь театры сами сюда наезжают, так что конкуренция… Но подумать можно… А как насчет музыки?
— Музыкант я никакой.
— По барабану-то стучать можешь? Или на этой — «скамеечке», на яураме или как там его?
— Ты что — сельскую капеллу планируешь? — Калев представил себя с дирижерской палочкой — приятная картина, ничего не скажешь. Но тут же признался, что дирижерского опыта у него нет.
— Да я об этом и не думал, — Андрес Пеэтсалу все улыбался.
Ах, он об этом и не думал… Перед мысленным взором Калева возникла иная картина: он, Калев Пилль, дубасит по этому яураму, или стукает, или что там с ним делают. Видение было настолько карикатурно, что… нет, все-таки не надо делать его, солидного человека, шутом.
— Я не музыкант, так руководитель и не должен сам все уметь. Что касается организаторской работы, опыта мне не занимать.
— Этого у тебя хватает. Инициатива тоже имеется… — согласился директор. — Нам бы еще какую- нибудь газету, настольную или стенную. Требуют, черти! С этим ты должен справиться. Раз в месяц, а?
— Справлюсь, отчего не справиться. — Пренебрежительное отношение Андреса Пеэтсалу к настольным газетам Калеву не понравилось, но он промолчал.
— Я еще и лектор. — Вот, уже нахваливать себя начинаю, поразился он. Директор тоже хорош: разглядывает тебя, словно лошадь на ярмарке. И ничего не поделаешь — это как зараза, еще и заскачешь, и заржешь, чтобы все свои стати показать.
— Ладно. Позвоню тебе во вторник. — И, мыслями уже далеко, он все-таки спросил Калева, как его дела вообще.
— Дак что дела, идут…
— …если подталкивать. — Опять Андрес Пеэтсалу досказал за него. — Будешь уходить — пошли следующего, Хельмута.
— Какого следующего? Какого Хельмута? — не понял Калев.
— Ну, кликнешь там ребятам, что я жду Хельмута. Привет!
Калев вышел из кабинета, так и не уразумев толком, что же, собственно, произошло: ведь он пришел
