срывает с парня шапочку с гербом, бросает туда деньги и кидается с яростной мольбой к стоящим вокруг людям.
— Давайте выкупим зверя у этого гада Картуля!
Раздумывают недолго. Одновременно, как по команде, все лезут в карманы. Хелле одна из первых кладет в шапку красненькую бумажку.
— Реэт, иди сюда! — слышится повелительный голос Мадиса Картуля.
Реэт с виноватым видом направляется к Мадису. И вдруг, словно ее что-то колыхнуло, упершись рукой в бок, она сует другую, с шапкой, прямо под нос Мадису.
Мадис смотрит в глаза Реэт и кричит, едва удерживаясь от смеха:
— Что это за фарс ты тут разыгрываешь? — Неожиданно для себя Мадис поддается общему настроению. Вот они стоят — его сотрудники, его съемочная группа. Изрядные лодыри, изрядные шалопаи. Но души у них, оказывается, добрые. Пожалели топтыгина. А мне разве его не жаль? И в этот момент глаза Мадиса встречают бессмысленный незлобивый взгляд медведя: он с наслаждением чешет спину о прутья клетки. И тихонько поскуливает. Если мы сейчас разорвем его на куски, он уже никогда не почешется… Черт возьми! Конечно, можно сделать эту сцену с чучелом, как предлагает Реэт. Снимем сейчас эпизоды, где медведь живой, а остальное смонтируем. Ведь этого сладкого сиропа, из которого в кино делается кровь, у нас сколько угодно. А мой авторитет? Слушать какую-то взбалмошную девчонку, размышляет Мадис. Но теперь ему и впрямь жалко медведя. Да и то сказать, ведь и Наполеон иногда уступал желаниям своих солдат. Когда нужно было. Может, в этом проявляется мудрость настоящего руководителя? Мадис понимает, что все эти рассуждения — не что иное, как попытка самооправдания, но теперь совершенно ясно: раз устраивается складчина (бессмысленная, кстати, затея), фарш из медведя он сделать не позволит. — Да что это за комедию ты тут разыгрываешь? — спрашивает он. — Ты что же, слепая курица, не видишь, что ли, пока ты тут митингуешь, медведя и след простыл.
Реэт тупо таращится на медведя, который чешет загривок о прутья клетки. Изнутри, конечно. Она ничего не понимает.
— Придется, видимо, списать медведя как убежавшего, ничего другого не остается. Попадет нам, конечно… — добавляет Мадис и втягивает голову в плечи. — Ишь, сколько денег набрала, можно поминки по медведю справлять. В лесу-то он, бедняга, все равно погибнет… А на чучело я уж как-нибудь денег раздобуду.
На не слишком умной физиономии Реэт наконец-то возникает улыбка. Она оглядывает по очереди всех стоящих вокруг людей, являющих взору в высшей степени привлекательную картину. И всеобщий восторг находит выход: Мадиса Картуля подбрасывают в воздух, словно какого-нибудь олимпийского чемпиона. Разумеется, это не так-то просто.
А Реэт деловито пересчитывает деньги. Она опять обводит взглядом киношников. Все вроде дали? И тут замечает стоящего на лесенке вагончика пиротехника.
— А ты что там застыл, как Христос на кресте? Гони монету!
Мати еще мгновение стоит в оцепенении, затем скрывается в свою раковину.
— Скупердяй чертов! — квалифицирует его исчезновение Реэт, но у нее нет времени сердиться, ее мысли уже заняты организацией тризны.
На подгибающихся ногах добирается Мати до стула. Долго сидит, обхватив голову руками.
Затем начинает хохотать. Нескончаемый клокочущий истерический смех корежит его, как судорога, как спазматический приступ.
Затем его рвет.
Затем он приходит в себя и дрожащими руками начинает освобождаться от капсюлей. Да, всегда такие твердые руки дрожат, как у старика.
Когда капсюли сняты, он снова садится и потряхивает своей длинной лошадиной головой. Как лошадь или собака, выбравшаяся на берег после долгого трудного плавания.
Он весь мокрый, мокрый с ног до головы. Словно и в самом деле плавал.
Затем Мати Кундер идет к шкафчику, достает бутылку водки — в ней еще больше половины — и с бульканьем ее осушает.
Окончательно придя в себя, он вытягивается на раскладушке. Разглядывает потолок вагончика. Там сидит бабочка, она подрагивает крылышками, очень яркая бабочка, наверное, она только что вылезла из своей куколки.
Потом Мати Кундер засыпает, нет, он проваливается в пропасть сна. Перед этим он успевает улыбнуться, и это улыбка уже выздоравливающего человека.
XVIII
Директор студии Павел Вара, прозванный подчиненными Фараоном, был не в духе. Да и больная печень давала о себе знать: кололо под ребрами, пересыхало во рту.
Павлу Вара надо подниматься, надо тащиться в кинозал, просматривать черновой материал «Румму Юри». До смерти неохота. Хватит с него того, что позавчера видел. Подобных мерзостей он в своей студии не потерпит. Экая гнусность! Просто плюнуть хочется! Съемки надо прекратить. От этого субъекта, от Мадиса Картуля, можно ждать любых сюрпризов — упрямый как осел, да еще с анархическими замашками. Вдобавок ко всему он, оказывается, любитель клубнички — вот новость так новость. Видно, в той анонимке не все брехня. Наверное, эта девица, эта портнишка, вскружила старику голову. Сцена в публичном доме, которую Карл-Ээро прямо-таки навязал худсовету, напоминает омерзительные фотографии в шведских и датских журнальчиках, черт их знает, как они к нам просачиваются.
Полуголые женщины — дело не новое, и вовсе не они удручают Фараона. Его возмущает убожество и слабосильность показа разврата. Словно кастрат снимал эти сцены. Словно какой-то блудливый старикашка подглядел их в бинокль из прибрежных кустиков. Да и то сказать, у старого Картуля силенок небось поубавилось. Но вот почему этот молодой ферт — уж он-то, по всему видать, в самом расцвете, — Рейн, что ли?.. Как же его фамилия?.. Пийдерпуу, да, Пийдерпуу… Так вот, как он-то согласился с такой трактовкой? Карл-Ээро вроде бы даже говорил, что сцены в публичном доме ставил именно Пийдерпуу… Молодой, здоровый парень, и вдруг эдакие старческие слюни! Форменное свинство. Ведь молодой же! Ведь молодые же должны… И перед мысленным взором Фараона возникает пора его юности. Павел Вара родился в Сибири в эстонской деревне. Наверное, природа и вправду формирует человека — умели они любить в молодости! Гармошка, бывало, не смолкала до самого утра, пели и эстонские, и русские песни; под широким сибирским небом эстонские песни куда сильнее хватали за душу и кружили голову, они звучали раздольнее, чем здесь. А Маша, ставшая его женой, что это за девушка была! Частенько, взявшись за руки, удирали они с танцплощадки, забирались в заросли высокой полыни и целовались аж до крови, бывало, и не замечали, что под боком колючий чертополох. Да, вот это была любовь! А здесь напихали каких-то кружевцев да ленточек, не любовь, а паскудство. Конечно, натурализм тоже нежелателен, не годится показывать любовь, так сказать, в полном объеме, это не соответствует воспитательным целям, однако указание вырезать подобные забористые кадры Павел Вара дает скрепя сердце. И без гнева. Эх, не умеют здешние эстонцы показать настоящую страсть, настоящую любовь или ненависть. Какая-то остзейская бурда, лимфа какая- то, а не кровь течет у них в жилах… Разумеется, слишком уж упиваться и смаковать в данном случае незачем, но размах, так сказать, диапазон разгула отобразить надо. Ну, к примеру, можно показать, как прикуривают от сторублевок, пьют из туфельки шампанское, ну, на столе кто-то танцует в полуголом виде, и все это на фоне какой-нибудь волнительной, опьяняющей песни, такой, чтобы дух захватывала, о черных глазах, например. Конечно, все равно придется что-то вырезать, но все же, все же… Достоевский, Шолохов, Куприн — вот кто умел изобразить безумство. Это вам не Синиранд и Картуль или Пийдерпуу!.. Тьфу! Просто тошно вспомнить! Ничего не поделаешь, очевидно, придется приглашать какого-нибудь режиссера из Москвы или из Ленинграда, пусть доводит, пусть переделывает.
При мысли о переделке Фараон опять схватился за печень: студия на грани финансового краха, последнее время ни один фильм в широкий прокат без поправок не выпускается. Потому что дрянь. Каждый раз что-нибудь переснимать приходится. О господи, со всех сторон сыплются горячие угли на его бедную
