замечает, как дрожит его кадык. — Основное опасение состоит в следующем: не слишком ли мы все отошли от сценария писателя Синиранда, правда имеющего некоторые погрешности? Формально как будто и не очень, но совершенно ясно, что отвергнута основная концепция автора! — Карл-Ээро опять выдерживает паузу и бросает взгляд на Тикербяра, но тот уставился прямо перед собой, словно норовистая лошадь с шорами на глазах. Интересно, что же сейчас воспоследует, думает Мадис Картуль. — Мадис Картуль избрал путь дегероизации героя. Против такого поворота возразить особенно нечего, хотя нам известно, где находятся корни такой трактовки — на Западе. Это решение фильма, возможно, углубило его, но что-то существенное он при этом утратил: он утратил пафос революционной романтики, именно то, на что мы делали ставку и в надежде на что запустили в производство недоработанный сценарий. А утратив это, фильм потеряет весьма значительную часть зрительской аудитории. Основную часть. Может быть, кто-то сочтет это несущественным, важно, что создан серьезный философский фильм, пусть для небольшой части публики. Но тут возникает вопрос: если Мадис Картуль решил сделать философский, проблемный фильм, стоило ли останавливаться именно на «Румму Юри»? Едва ли. В мировой литературе, да и в эстонской тоже достаточно произведений, которые с гораздо большим основанием могли бы быть положены в основу такого фильма. (Небось «Юдифь» имеет в виду, думает Фараон и усмехается.) Однако перейдем от прогнозов к реальности. Киностудия — это творческая организация, но одновременно и производственное предприятие. (Мадис отмечает, что это излюбленное выражение Павла Вара не вызывает у него самого никакой реакции.) «Последнюю реликвию» купили во многих странах. Запуская в производство настоящий фильм, мы рассчитывали на такой же итог, потому что у «Румму Юри» были все предпосылки найти широкого зрителя, не можем же мы постоянно создавать фильмы только для своей республики. Однако кому, кроме эстонцев, а точнее, их меньшей, самой интеллектуальной части, этот фильм что-то скажет? Предположим, что его даже купят — что, конечно, маловероятно — некоторые развивающиеся страны, как в свое время «Реликвию». Народы этих стран сейчас распрямляют спину. Герой, выступающий против угнетателей, там очень нужен. Чему же может их научить жалостный и гротескный образ Румму Юри? Даже неудобно отвечать.
— Это не учебный фильм, — слышится бормотание, но Карл-Ээро словно не слышит.
— Боюсь, не получим мы от этого фильма того, что ожидали, — продолжает он, и его грустные задумчивые глаза оглядывают слушателей. Взгляд задерживается на писателе Вабамаа.
— Ведь и ваша трактовка эпоса, бесспорно остроумная, не имела успеха. Даже для нас она оказалась преждевременной, а потому и была встречена резкой критикой.
Вабамаа кивает, пытаясь смущенно улыбнуться. Этот тоже не рвется в бой, отмечает Мадис. На законченного пьяницу a la Тикербяр он, пожалуй, не тянет. Но мешки под глазами выдают явного любителя выпить.
— Интересно услышать ваше мнение, коллеги. Мне кажется, что мы должны принять сегодня важное решение.
Карл-Ээро садится. Видно, что он не очень доволен своим выступлением. Выжидающе поглядывает на Тикербяра. И тот вскакивает.
— Да, что-то мы должны решить, — говорит он. Тикербяр, успевший нацепить темные очки, весьма импозантен, у него военная выправка. — Я хотел бы сказать о доверии к людям. — Карл-Ээро Райа едва заметно одобрительно кивает. — Мы оказали доверие постановщику Картулю, когда запускали фильм в производство. Так ведь? Что же происходит теперь?
Голос у него злой, он выдерживает долгую паузу, глядя прямо в глаза Карлу-Ээро Райа. И неожиданно для всех продолжает, повернув на сто восемьдесят градусов:
— Почему же мы перестали доверять постановщику? Мы вмешиваемся в рабочий процесс, вызываем постановщика со съемок, рассуждаем о какой-то дегероизации, которой — да простит меня Карл-Ээро Райа — я вообще не заметил. — Тикербяр улыбается. Это улыбка инквизитора, от которой у слабого человека поджилки задрожат. — Может быть, я потому не вижу, что на глазах у меня темные очки?.. Извольте, я их сниму. — И, сняв очки, он протирает их шелковым носовым платком и торжественно кладет в карман. Словно сговорившись, все при этом почему-то смотрят на Карла-Ээро Райа. На лице у того появляются красные пятна. Собрав все силы, он пытается на холодный взгляд Тикербяра ответить таким же. Но Тикербяру любые взгляды нипочем. — Может получиться превосходный фильм. Между прочим, я тоже вижу целый ряд опасностей и неточностей. И качество пленки неважное. Надо найти возможность выделить для «Румму Юри» пленку «Кодак», — рубит Тикербяр. — Однако имеется одно обстоятельство, которое никак не откинешь… Позавчера я имел несчастье смотреть какую-то мерзость. Из этого же фильма. Прошу прощения, в зале сидят женщины, но я бы сказал, что этот кусок сделан не столько похабно, сколько импотентно, так бы я сказал. Пардон… и снимал его молодой режиссер Пийдерпуу. Грустно! Но самое грустное то, что, по моим сведениям, как в подготовке этой сцены, так и в съемках принял немалое участие наш уважаемый коллега Карл-Ээро Райа. Сцену сварганили за спиной у Мадиса Картуля! — С губ Тикербяра слетают мелкие брызги слюны, он в исступлении. — Что же, Карл-Ээро Райа не смог или не пожелал помочь молодому режиссеру? А может, и специально «помог»? That is the question! The general question[12], уважаемые коллеги, члены художественного совета. Чем-то здесь попахивает, дорогие товарищи. А точнее сказать, пованивает! Я кончил.
— Прошу слова для реплики! — голос Карла-Ээро срывается на визг.
Мгновение Фараон колеблется, затем встает.
— Полагаю, что вместе с писателями и кинокритиками свои внутренние дела нам не следует обсуждать. Это мы сделаем несколько позже. Что же касается чернового материала, то я согласен с мнением Карла-Ээро Райа, что режиссер слишком далеко отошел от утвержденного нами сценария. И эта дагеро… дегеро… — надо же выдумать такое слово! — является проблемой, над которой Мадису Картулю следует серьезно подумать. Мы должны делать фильмы для самой широкой аудитории! (Лицо Карла-Ээро все еще в красных пятнах, но в его взгляде уже появляется проблеск надежды — утопающий хватается за соломинку.) Я разделяю тревогу ведущего режиссера, но тем не менее считаю, что останавливать съемки не следует. В фильме есть интересные куски. И надо создать все условия, чтобы он был закончен. Между прочим, этот гимн здорово придуман, — обращается он наконец к Картулю.
— Я и не думал останавливать съемки, — не в силах сдержаться Карл-Ээро Райа.
— А вам и не полагается об этом думать, у вас нет таких прав, — приветливо улыбается Фараон и продолжает: — Поскольку время у нас у всех ограничено, мне только хотелось бы спросить уважаемых членов художественного совета, не возражает ли кто-нибудь против моего мнения, что над фильмом непременно следует работать дальше… По всей видимости, нет… Полагаю, что сегодня больше нет смысла тратить наше и постановщика Картуля время. В следующем месяце он покажет нам новый материал, и тогда мы обсудим все более обстоятельно.
Две кинокритикессы — та, толстуха, без передышки хрустящая леденцами, и ее подруга, более спокойная, похожая на давно не кормленную индюшку, да, на голодную индюшку — выглядели немного обиженными. Им ужасно хотелось обсудить вопросы амбивалентности в аудиовизуальным искусстве, но ничего не поделаешь, в студии царит диктаторский метод руководства!
Совещание подходит к концу, и Мадис Картуль просит разрешения сказать несколько слов.
— Сегодня здесь говорили о Пийдерпуу. Наверное, и еще будет разговор. Я хотел бы сказать, что парень просто оступился… Он вообще немножко кисляй. — На лице Мадиса появляется улыбка, даже его зеленый глаз довольно дружелюбен. — Видите, он скуксился там в углу, готов сквозь землю провалиться. А я не прочь и дальше с ним работать… Но если ты, черт тебя возьми, еще… — поворачивается он к Рейну, — то я тебе не только перо куда надо вставлю, я тебя в каталажку посажу, вот что!
Фараон улыбается, но тут же гасит свою улыбку.
— Члены художественного совета свободны. А вы, Мадис Картуль, зайдите сейчас ко мне.
«Что это случилось с Фараоном?» — думает Мадис Картуль, усаживаясь в кресло в кабинете директора студии. Что-то ведь случилось, а то зачем бы ему вертеться возле шкафа, возиться с секретером; этот всегда такой самоуверенный человек что-то мешкает, копается, роется, как курица в навозе.
— О чем мы?.. — решается начать Мадис Картуль, достаточно долго просидев напротив пустого директорского кресла.
— О чем мы… о чем мы? — вдруг взрывается Павел Вара. — О том, что ты превратил съемочную группу в публичный дом! С какой-то костюмершей спутался. Роль ей дал… Выпей-ка вот да расскажи, что это у тебя там за бардак.
