– Где Алексей Степанович? Скорее, Алексей Степанович, сделайте что-нибудь!
– Да что я могу?
– Вы же профессор!
– Но я совсем другой профессор. Я не медик, поймите меня…
Сергею Лисицыну было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что Василию помощь уже не нужна. Он протолкнулся сквозь сгрудившихся людей и медленно обошёл весь двор, раздумывая о чём-то и не обращая внимания на поднявшиеся крики. Он шаг за шагом восстанавливал в памяти всё, что видел, снова и снова всматривался в лицо Петра Чернодеревцева. Что случилось? Откуда это внезапное сумасшествие? Или это не безумие? Тогда что? Что? Что могло произойти с этим всегда уравновешенным и осторожным человеком? Что? Неужели…? Неужели действие проклятого препарата, который Пётр проглотил, приняв горошинки за конфеты? Но ведь он сказал, что выплюнул «эту гадость»… Или не всё выплюнул? Что-то осталось внутри. Он бросил в рот целую горсть, часть успел проглотить, часть выплюнул…
– Алексей Степанович, я бы хотел поговорить с вами, – Лисицын подошёл к профессору Митькину.
– Конечно, Сергей Владимирович, конечно. Как же это случилось? Какой ужас!
– Ужас, не то слово… Скажите мне, пожалуйста, сколько нужно вашего препарата, чтобы человек изменился?..
– Вы говорите про мемотрин?
– Да.
– На людях мы не проводили испытаний. Видите ли…
– И всё же? Одна горошина способна начать процесс изменений? – настаивал Лисицын. – Или надо больше?
– Одна из тех, что в моём флакончике? Конечно, но я не знаю, каковы были бы последствия, сколь глубоки могут быть изменения в человеке…
– Я думаю, что последствия мы уже наблюдаем, – задумчиво произнёс Сергей.
– В каком смысле? – не понял Митькин и взъерошил мокрую седину. – Вы что-то имеете в виду конкретное?
– Да, – Сергей кивнул, – видите ли, Алексей Степанович, мне кажется, что Пётр заглотил вчера несколько ваших горошин, приняв их за конфеты.
– Не может быть! Когда? – Профессор торопливо полез в карман куртки и поднёс к глазам склянку.
– Он сказал мне, что шарики показались ему горькими, поэтому он выплюнул их.
– Выплюнул? – Митькин с ужасом пялился на флакончик, в котором отсутствовала добрая половина содержимого.
– Он сказал, что выплюнул, – кивнул Лисицын. – Но ведь он мог проглотить часть того, что разжевал. Не так ли?
– Мог, ещё как мог. Мемотрин растворяется очень быстро…
– Я видел Петра ночью, его тошнило.
– Тошнило? Это наверняка действие препарата. Ох, какой кошмар! Что я натворил! – Митькин бессильно опустился на землю прямо в лужу. – Конечно, его тошнило! Если он столько проглотил… Как же вы не сказали мне сразу?
– Значит, препарат мог начать действовать? – продолжал настаивать Сергей, не обращая внимания на бесполезные теперь вопросы учёного.
– Мог начать? Бесспорно начал действовать… Но почему Пётр стал убивать?
– Вы же сами сказали, что у каждого могут начаться свои психические и физиологические процессы, которые вы не в силах предсказать.
– Не в силах…
– Вот они и начались. Теперь главное для нас – понять, как Пётр будет вести себя дальше, – Сергей напряжённо потёр глаза. – Он называет себя Чёрным Деревом. Значит, его психика перестроилась на какой-то первобытный лад, он считает себя диким воином…
– Воином?
– Это лишь моё скороспелое предположение, – объяснил Сергей, – нужно ждать, смотреть, как он дальше поступит…
***
– Зачем ты забрал меня, Петя? – плача спросила Марина. Её мокрые волосы налипли на лицо, с них текла вода.
– Не знаю, – мрачно ответил он и поморщился, – и прекрати звать меня Петей.
– Но почему? Почему не Петя?
– Не знаю, – не меняя тона сказал он и посмотрел через плечо назад, не видно ли кого.
– Ты же всегда был Петром!
– Теперь я не Пётр, я точно знаю это, но не могу объяснить… Я ничего не могу объяснить… Со мной что-то происходит, – его голос сделался усталым и плаксивым, как у маленького ребёнка, который испытывает сильное недомогание, но не может сказать, что именно его беспокоит.
На мгновение что-то будто выключилось в его голове, он закрыл глаза и почти лёг на шею своего коня. По всему телу разлилась свинцовая усталость. Рука, сжимавшая ружьё, безвольно свесилась, пальцы разжались, оружие выскользнуло и шлёпнулось в сырую траву.
Марина оглянулась на звук и остановила лошадь.
– Тебе плохо? – спросила она мужа, не зная, радоваться ей или огорчаться.
– Сейчас… сейчас всё пройдёт, – ответил он знакомым голосом Петра Чернодеревцева. – Что-то происходит со мной… Я болен… Мне дурно… Голова бежит…
– Конечно происходит, Петенька, милый, остановись, пока не поздно…
– Поздно? – Он устало сполз на землю, держась за крутой бок коня. – Силы уходят… Сколько мы едем? Долго?
– Долго, Петенька, надо возвращаться, иначе мы заблудимся… Он вдруг резко вскинул голову и посмотрел на жену покрасневшими глазами.
– Голова… голова кружится, земля плывёт… Подойди ко мне…
Марина приблизилась к сидящему в высокой траве мужу с явной неохотой, но ослушаться она не решилась.
– Повернись ко мне спиной, – процедил Пётр сквозь зубы, сними свой ремень…
Марина повиновалась, и он крепко скрутил ей руки за спиной.
– Вот так…
– Зачем ты? – попробовала она заговорить мягким тоном.
– Чтобы ты не вздумала удрать… Сиди… Жди меня… Я скоро… скоро…
– Мне холодно, Петя, и руки больно от ремня… Слышишь меня?
Он не ответил. Посмотрев на мужа, Марина увидела, что он прислонился спиной к шершавому стволу сосны и свесил голову, будто лишившись сил. Волосы поникли, мокрые и тяжёлые, нависли тёмной прядью над сведёнными бровями. Пётр Чернодеревцев впал в забытье, бормоча непонятные обрывки фраз про кровь, шаманов и украденную душу.
Коршуновы
– Чтоб им всем пусто было, – то и дело рычал Матвей, – вынудили-таки, сволочи, по тайге шнырять.
– Болтай поменьше, – рявкнул Павел, глядя себе под ноги, – да благодари Бога за то, что он нас от пули уберёг.
– Чего мне его благодарить-то? – огрызнулся Матвей. – Может, мне и за устроенную на нас засаду благодарить его? Нет уж, брательник, ты про Бога мне не впаривай. Я всю жисть лишь на собственные руки и ноги полагался и вот до сих пор на воле. Из всяких передряг целым выходил. И Бог твой тут ни при чём.
– Прикуси язык… Слышишь? – Павел остановился, насторожившись всем телом. Его заросшее лицо напряглось, глаза сверкнули. – Голоса вроде…
– Кажись, слышу что-то.
– Дождь мешает, сука проливная. Но голоса есть, это как пить дать. Где мы сейчас? – Павел
