полтора года следит за ним. Старый педераст напивается и катается по паркам, охотясь за мальчиками. Мы располагаем данными внешнего наблюдения, свидетельствами очевидцев, записями телефонных переговоров…
Я потянул шляпу вперед, чтобы прикрыть глаза. По словам людей в посольстве, которым я доверял больше остальных, Самнер Уэллес был самым мозговитым человеком в Госдепе.
– Гувер сообщил об этом президенту? – спросил я.
– Год назад, в минувшем январе, – сказал Том и выплюнул жвачку на мостовую. Машины тронулись с места, и мы свернули направо, на Висконсин-авеню. – Как утверждает Дик Феррис, который занимался этим делом вместе с Таммом, Гувер не предложил никаких рекомендаций… впрочем, у него их и не просили… и президент в сущности никак не отреагировал. Дик говорит, что впоследствии Генеральный прокурор Биддл еще раз пытался привлечь его внимание к данному вопросу, но Рузвельт лишь сказал: «Давайте не будем об этом в служебное время».
– Гомосексуальное домогательство – тяжкое преступление, – заметил я, кивнув.
– Еще бы. Дик говорит, что, по словам Тамма, Гувер особенно подчеркнул это в беседе с президентом и объяснил, что наклонности Уэллеса делают его уязвимым для шантажа.
Президент замял это дело, но ненадолго…
– Почему? – спросил я. Мне на глаза попался квартал, в котором я жил четыре года назад. Дом Диллона находился всего в трех кварталах к западу.
– Теперь Уэллесом занимается Буллит, – ответил Том, поворачивая руль обеими руками.
Уильям Кристиан Буллит. Человек, которому газетчики дали прозвище «Яго». Я не читал Шекспира, но эта аллюзия была мне понятна. У Гувера имелось досье на него, и, выполняя одно из своих заданий в Вашингтоне, я был вынужден ознакомиться с ним. Уильям Кристиан Буллит, близкий друг Рузвельта, был послом, заводившим врагов в каждой стране, куда его назначали, и ловким пройдохой, готовым втереться в печенки к любому нужному ему человеку. Как утверждало досье, он соблазнил наивную мисс Лехенд, секретаршу Рузвельта, боготворившую своего шефа, только чтобы облегчить себе доступ к президенту.
Если Буллит взялся за Самнера Уэллеса, когда-нибудь он доконает его, рассказывая о нем политическим противникам Рузвельта, нашептывая грязные истории журналистам, высказывая свои опасения госсекретарю Корделу Халлу. Буллит погубит Уэллеса не мытьем так катаньем, повергнув при этом в прах латиноамериканское отделение Госдепа, расстроив политику добрососедства, действующую в Южной Америке, и ослабив свою страну в военное время. В результате человек, которого в подпитии охватывает гомосексуальная страсть, будет изгнан с государственной службы, а Уильям Кристиан Буллит наберет очки в непрекращающейся борьбе за власть.
Ох уж этот Вашингтон!
– За кем еще охотится Бюро? – устало спросил я.
Как ни удивительно, напротив дома, в котором жил Диллон, нашлось место для парковки. Том втиснул машину в узкий промежуток и оставил двигатель работать, но затянул стояночный тормоз. Он потер переносицу.
– Нипочем не догадаешься, Джо. Я сам участвую в этом деле. Сегодня вечером мне предстоит работать. Я оставлю тебе ключи… может быть, мы увидимся завтра.
«Скорее всего, завтра меня здесь уже не будет», – подумал я и сказал:
– Отлично.
– Давай, попробуй догадаться. – Диллону явно хотелось затянуть игру.
– За Элеонорой Рузвельт, – сказал я, вздохнув.
Том моргнул.
– Будь я проклят. Ты слышал о расследовании?
– Шутишь? – отозвался я. У Гувера были досье О/К на всех влиятельных людей Вашингтона – вернее, Штатов, – и все знали, что он ненавидит Элеонору, но директор нипочем не осмелился бы преследовать члена семьи нынешнего президента. Он слишком дорожил своей должностью.
Том понял, что я ничего не знаю. Он уверенным жестом сдвинул шляпу на затылок, положил руку на руль и повернулся ко мне лицом.
– Никаких шуток, Джо. Разумеется, мы не следим за миссис Рузвельт лично, однако…
– Кажется, ты меня разыгрываешь.
– Ничуть не бывало, – сказал он, подаваясь ко мне, и я почувствовал запах мяты. – Три последних года старушка сходит с ума по некоему Джо Лашу…
Это имя было знакомо мне, я читал досье на Лаша в связи с деятельностью Конгресса американской молодежи, за которым следил в 1939 году. Я даже лично беседовал с Лашем под видом студента, интересующегося его организацией. Тогда Лаш был секретарем Конгресса – вечный студент, старше меня на десятилетия, но много моложе в душе, мальчишка в мужском теле, разменявший четвертый десяток, но оставшийся наивным зеленым юнцом. Конгресс молодежи объединял любителей словопрений левацкого толка – именно такие организации коммунисты обожают поддерживать материально и наводнять своими агентами – и пользовался особым расположением миссис Рузвельт.
– Они любовники… – продолжал Том.
– Чепуха, – перебил я. – Ей шестьдесят лет.
– Пятьдесят восемь, – поправил Том. – А Лашу тридцать три. У миссис Рузвельт собственная квартира в Нью-Йорке, и она отказалась от спец-охраны.
– Ну и что? – спросил я. – Это доказывает только то, что у нашей престарелой девушки все в порядке с мозгами. Кому захочется, чтобы типы из Казначейства дышали тебе в затылок двадцать четыре часа в сутки <Охраной членов семьи президента США занимается Федеральное Казначейство.>?
Том покачал головой.
– Господин Гувер понимает, что это кое-что значит.
У меня разболелась голова. На мгновение меня вновь одолело желание схватить Тома за галстук и бить мордой о руль до тех пор, пока его задорный веснушчатый нос не превратится в бесформенную окровавленную массу.
– Том, – негромко заговорил я. – Неужели ты хочешь сказать, что мы шпионим за миссис Рузвельт? Вскрываем ее почту?
Диллон опять покачал головой.
– Разумеется, нет, Джо. Но мы фотографируем корреспонденцию Лаша, подслушиваем его телефон и напичкали микрофонами его квартиру. Увидел бы ты письма, которые этот коммунистический прихвостень строчит для Первой Леди, Защитницы ниггеров… занятное чтиво, доложу я тебе.
– Еще бы. – Мысль о том, что и эта милая приветливая пожилая женщина пишет страстные послания мальчишке, повергла меня в уныние.
– Именно этим я займусь сегодня вечером, – продолжал Том, вновь водружая шляпу на место. – Пару недель назад Лашу отправили призывную повестку, и мы передаем его дело КРС.
– Разумно, – ответил я. Армейская контрразведывательная служба, отдел военной разведки, возглавляемый генералом Джоном Бисселем, можно было назвать кучей перепившихся обезьян, да и это прозвучало бы слишком мягко. Кто-нибудь мог бы назвать их бандой оголтелых реакционеров, но только не я. По крайней мере, не сейчас. Я знал наверняка одно – КРС не колеблясь пустила бы ищеек за миссис Рузвельт и обжучила ее квартиру и телефон. Знал я и то, что президент, при всей своей снисходительности к заблудшим овцам, вроде Самнера Уэллеса, сослал бы Бисселя на Тихий океан, как только стало бы известно, что армия следит за его женой.
Том сунул мне ключи.
– Холодное пиво в ящике со льдом, – сказал он. – Прошу прощения, но съестного в доме ни крошки. Мы сможем пообедать вместе завтра, когда я освобожусь.
– Надеюсь, – отозвался я, стискивая ключи в кулаке. – Спасибо тебе, Том. Если мне придется уйти до того, как ты вернешься завтра…
– Положи ключи под коврик, как всегда, – сказал Том.
Он наклонился, протянул ладонь поверх нагретого металла дверцы и пожал мне руку. – Мы еще увидимся, дружище.
Посмотрев вслед «Форду» Тома, влившемуся в поток машин, я торопливо побежал вверх по ступеням.
