агент ФБР внедрился не только в абверовскую группу – он якобы учился в той же школе диверсантов, что и незадачливые немцы, – но и в само Гестапо, и, вполне вероятно, в высшие круги нацистского командования. Гувер также дал понять, не говоря об этом напрямую, что он лично находился на местах высадки на Лонг- Айленде и во Флориде и собственными глазами наблюдал за действиями обреченных агентов.
Через полтора месяца после этих событий я спросил Дельгадо, какую награду получили Даш и Бюргер за то, что сдались сами, выдали своих товарищей и снабжали информацией Бюро.
– Закрытый суд уже состоялся, – ответил Дельгадо. – Все восемь приговорены к смерти. Шестерых казнили на электрическом стуле в тюрьме округа Колумбия. За заслуги перед Соединенными Штатами Бюргеру смягчили приговор, отправив его на пожизненную каторгу, а Даша – на каторгу с тридцатилетним сроком.
– С годами директор становится сентиментален, – заметил я. – Но куда девались „наши“ донесения? Гувер действительно мог находиться на берегу и следить за высадкой этих слабоумных.
Дельгадо пожал плечами:
– Я всего лишь передаю твои бумажки, Лукас. Я не могу заставить людей читать их.
Невзирая на то что „Южный крест“ стоял на ремонте и мог выйти в море не раньше середины июня, уже в мае Хемингуэй начал патрулировать окрестные воды на „Пилар“ и усиленно готовить экипаж для более продолжительных походов в июне. Порой он брал с собой всю свою команду – „старшего офицера“ Уинстона Геста, старшего помощника и кока Фуэнтеса, Синдбада-морехода Хуана, Пэтчи Ибарлусию, испанского эмигранта, бывшего официанта из Барселоны Фернандо Меса (лично мне он не внушал особого доверия), Роберто Герреру, американского морского пехотинца, радиста Дона Саксона и меня.
Я приступил к изучению береговых ориентиров, по которым рыбаки находят путь. Старый домик на берегу у Кохимара был для нас знаком того, что мы приблизились к Хондону де Кохимар – глубокой подводной впадине, в которой в изобилии водилась рыба. Мы называли его Розовым Домом, или Домом Священника. Отсюда было всего около одной морской мили – по-нашему, „Хемингуэевой мили“ – до точки на расстоянии выстрела от Ла-Кабана, крепости у входа в гаванский залив. Хемингуэй и Ибарлусия утверждали, будто бы в пору сильных течений здесь много марлина, но во время „тренировочных походов“ нам некогда было рыбачить.
Гольфстрим протекает мимо Гаваны в восточном направлении – гигантская река внутри моря шестидесяти миль шириной, со скоростью течения от 1,2 до 2,4 узла, – она тем выше, чем больше глубина. Гольфстрим имеет более насыщенный синий цвет, нежели окружающие его прибрежные воды. По этой синей реке плывут гаванские мусорные баржи, направляясь к глубоким местам, где и сваливают свой зловонный груз. Вокруг барж снуют тысячи чаек и десятки местных суденышек, охотясь за рыбой, которая поедает отбросы. Иногда Хемингуэй пристраивал „Пилар“ в хвост этой процессии – баржи, чайки, рыбачьи лодки и мы, исследовательская яхта американского Музея естественной истории, зачастую тянущая за собой на канате „вспомогательное судно“ – шлюпку „Крошка Кид“.
– Взгляни, Лукас! – окликнул он меня одним жарким солнечным утром. – Море дает нам все – жизнь, пищу, погоду, звук прибоя по ночам, ураганы, от которых жизнь становится интереснее, – и вот она, наша благодарность. – Хемингуэй указал на огромные кучи мусора, сваливаемые через борта барж в глубокие синие воды.
Я пожал плечами. Океан громаден, малая толика мусора ему нипочем.
В качестве тренировочного полигона Хемингуэй выбрал район Параисо-Ки, Райского Острова. Нам предстояло отбуксировать туда множество бочек из-под горючего, которые должны были послужить нам мишенями. Не ограничившись стрельбой по бочкам из автоматов Томпсона и прочего оружия, Хемингуэй разрисовал их физиономиями с темной прядью волос над злобно сверкающим глазом и чаплинскими усиками. Неудивительно, что члены экипажа только и говорили о доставке „груза Гитлеров“ для учебной стрельбы.
Мы нередко становились на якорь у островного буя и учились бросать гранаты. Пэтчи Ибарлусия и Роберто Геррера были вне конкуренции – они зашвыривали „ананасы“ не правдоподобно далеко и, как правило, разброс составлял не более трех метров.
– Попадание точно в боевую рубку, – объявлял в таких случаях Хемингуэй, с ходового мостика следивший за взрывами в полевой бинокль.
К северу от острова из моря торчал полузатопленный грузовой корабль, на котором Хемингуэй устраивал абордажные учения. Он быстро подводил яхту к высокому борту корабля, мы забрасывали туда крючья и всей толпой с автоматами и гранатами в руках перебирались по канатам на полусгнившие палубы и надстройки, крича „Хенде хох!“ и другие расхожие немецкие слова, пока наконец невидимый нацистский экипаж не сдавался без боя. Впрочем, порой Хемингуэй объявлял, что противник оказывает сопротивление, и тогда мы швыряли в люки гранаты и что было сил улепетывали прочь.
Случались у нас и занятия, более приближенные к реальной обстановке, – мы отрабатывали спасательные операции на непотопляемом плотике, который предоставил нам флот США. Он был ярко- желтого цвета, его весла представляли собой маленькие складные оранжевые лопасти. Еще никогда я не выглядел и не чувствовал себя таким болваном, как во время этих учений, – мы все, восемь или девять человек, теснились на дурацком крохотном плоту, гребя против течения, которое словно задалось целью увлечь нас в Европу, и при этом на наших головах красовались „научные сомбреро“ – широкополые шляпы, которые Хемингуэй приобрел для операции „Френдлесс“ и называл „научными“, поскольку буквально все, что находилось на борту „Пилар“, в те дни считалось „научным“, из-за идиотского плаката, висевшего у нас на корме.
– Стало быть, именно на этом плоту нас захватят в плен или расстреляют? – спросил Гест во время одной из „спасательных операций“.
Хемингуэй лишь нахмурился, но, когда мы вернулись на борт яхты выпить холодного пива, он показал нам кое-что.
Документ был отпечатан на бланке из толстой плотной бумаги с впечатляющим заголовком:
КАНЦЕЛЯРИЯ ВОЕННО-МОРСКОГО АТТАШЕ
ПОСОЛЬСТВО США
ГАВАНА, КУБА
18 мая 1942 г.
Всем, кого это может касаться.
Во время отлова образчиков рыб для американского Музея естественной истории сэр Эрнест Хемингуэй осуществляет эксперименты с радиооборудованием, установленным на борту его моторной яхты „Пилар“. Данные эксперименты проводятся с ведома военно-морского атташе США и ни в коей мере не ущемляют чьих-либо интересов.
(подпись)
полковник Хейн Д. Бойден.
Agregado Naval de los Estados Unidos, Embajada Americana.
<Морской атташе Соединенных Штатов, американское посольство.>
– Это наше каперское свидетельство, – пояснил Хемингуэй. – Как в старые времена, оно придает нам законный статус… отличает нас от пиратов и шпионов… и помешает немцам расстрелять нас, если при нападении на подводную лодку нам изменит удача. Немцы изрядные подонки, но чрезвычайно пунктуальны во всем, что касается международных соглашений.
Хемингуэй пустился в пространные объяснения, чем были каперские свидетельства в „давние времена“, и, пока он разглагольствовал, мне оставалось лишь смотреть на него вытаращенными глазами и гадать, неужели он всерьез полагает, будто бы этот кусок бумаги защитит нас от пули в затылок, если немецкий экипаж захватит „Пилар“ при попытке потопить их субмарину. Уже не в первый раз я убедился, что сэр Эрнест Хемингуэй не только создает в своих книгах утонченные вымышленные миры, но и живет в них.
Иногда мы выходили на яхте вдвоем, и эти дни посвящались практике по навигации и радиосвязи. Когда я сказал Хемингуэю, что умею обращаться с пеленгатором и коротковолновой рацией, он удивился.
– Черт побери, – заметил он, – коли так, нам не нужен Дон Саксон.
– Саксон потребуется вам, когда вы оставите меня на берегу присматривать за операциями „Хитрого дела“, – возразил я. Такое случалось нередко – едва ли не через день, – и тогда я сутками разъезжал по
