Мальчики усадили Марию в кресло на корме и учили ее ловить рыбу.
– Мне было бы гораздо спокойнее, если бы ты взял Дикарку с собой на „Лорейн“.
Я предлагал ей, но она так боится воды, что отказалась плыть на катере. И, кажется, вы обещали больше не называть ее Дикаркой.
Хемингуэй пожал плечами. Подведя шлюпку к пристани, он завел любезную беседу со стариком, а я тем временем снял с катера тент, спрятал „браунинг“, не снимая с него плащей, убрал подальше ящик с патронами, проверил насос и шланг для перекачивания горючего из запасных бочек и отвязал кормовой конец.
Хемингуэй снял с тумбы петлю носового каната и выпрямился, глядя на меня. На нем была старая расстегнутая спереди охотничья рубашка с закатанными рукавами. Его предплечья и грудь лоснились от пота. Он казался загорелым дочерна.
– Что ты сказал девчонке об этом путешествии? – спросил он.
– Ничего. Только предложил плыть с нами.
Писатель кивнул.
– У меня на „Пилар“ две брезентовые палатки. Когда мы доберемся до Конфитеса, Грегорио поставит их, и Мария с мальчиками укроются внутри, пока Волфер и остальные будут заниматься… научными изысканиями.
Я кивнул и посмотрел на „Пилар“. Парусина, ограждавшая ходовой мостик до уровня пояса, была скатана в рулон, а на ее месте красовались две широкие доски с надписью двадцатисантиметровыми буквами: „МУЗЕЙ ЕСТЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ“.
– Не давайте Саксону заснуть, – сказал я. Морской пехотинец имел привычку клевать носом в раскаленной радиорубке, и мне не хотелось, чтобы он пропустил передачи.
– Ага. – Хемингуэй прищурился и посмотрел на восток.
В небе по-прежнему не было ни облачка. – Завтра утром мы отправим Волфера и остальных искать подлодки к северо-востоку от Конфитеса. Им ни к чему встречаться с „настоящей“ субмариной.
Я невольно улыбнулся.
Хемингуэй бросил мне свернутый канат.
– Не сломай катер Тома, Лукас, – велел он и отправился к „Крошке Киду“.
Я вывел „Лорейн“ из бухты на умеренной скорости и, оказавшись за мысом, лег на восточный курс. Хемингуэй был уже на полпути к „Пилар“. Патрик, Грегори и Мария помахали мне с кормы яхты. Я чуть приоткрыл дроссельные заслонки, и „Лорейн“ поднялась над водой. Эти трое больше всего напоминали загорелых детишек, радующихся морской прогулке.
Лейтенант-кубинец и его люди обрадовались тому, что проведут нынешний вечер в компании, но появление женщины на острове смутило их. Пока Фуэнтес и остальные ставили старые охотничьи палатки, они скрылись в бараке, а когда появились вновь, на них по-прежнему были лохмотья, зато самые лучшие и чистые. Мария разговорилась с ними на пулеметном кубинском диалекте, а мы тем временем перенесли на берег коробки с провизией и кухонными принадлежностями.
За минувшую неделю лейтенант не заметил ничего подозрительного и видел лишь несколько лодок- плоскодонок. Из Гуантанамо передали по радио, что три дня назад пост береговой охраны обстрелял к западу от Камагуэя подводную лодку, и лейтенант поднял своих людей по тревоге, объявив Кейо Конфитес угрожаемой зоной, но этим все и ограничилось. Хемингуэй поблагодарил его и солдат за бдительность при несении службы и пригласил к ужину.
После заката, когда ветер отнес к юго-западу самые большие тучи москитов, Фуэнтес разложил огромный костер и начал поджаривать на углях куски мяса и запекать картофель.
У нас было в достатке свежей зелени, и на сей раз Гест не забыл взять пиво. На десерт Фуэнтес испек лаймовый пирог, и после того, как с ним было покончено, каждый получил бутылочку виски, даже мальчики и Мария. В полночь кубинцы отправились спать, но мы еще около часа сидели и лежали на бревнах плавника, разглядывая искры, которые поднимались от костра и плыли среди созвездий, и беседовали о войне и подводных лодках. Когда мы говорили по-английски, на лице Марии отражалось непонимание, но она не переставала улыбаться и, по всей видимости, от души наслаждалась происходящим.
– Когда настанет утро, – сказал Хемингуэй Волферу и Пэтчи, – вы отправитесь на „Пилар“ к Мегано де Казигуа.
Смотрите в оба, ищите подводные лодки, а Саксон пусть не снимает наушников и ловит передачи субмарин, предназначенные для „Южного креста“ и агентов на Кубе. Сегодня он поймал лишь несколько немецких фраз откуда-то с севера.
– Я надеялся увидеть „Южный крест“ по пути сюда, – сказал Гест. – Когда его заметили в последний раз, он шел в этом направлении.
– Может быть, вы увидите его завтра, – отозвался Хемингуэй. – Если он вам попадется, идите за ним следом, не стесняйтесь.
– А если на нем плывет сеньорита Хельга? – спросил Пэтчи, салютуя нам бутылочкой виски.
– Не стесняйся и трахни ее вместо меня, – сказал Хемингуэй и тут же умолк, словно провинившийся мальчишка. Он посмотрел на девушку, но, по всей видимости, запас английских слов Марии не включал в себя основные термины ее профессии.
– Как бы то ни было, – продолжал писатель, – мы с Лукасом отправимся на красотке Тома Шелвина мимо Пуэрто де Нуэвитос за Кейо Сабинал и осмотрим тамошние реки и протоки, нанесем район на карту и поищем места, пригодные для заправочных баз.
Фуэнтес потер подбородок.
– Странно, что сеньор Шелвин дал вам свой катер для такого дела.
– Том такой же искатель приключений, что и мы, – сказал Хемингуэй, – и был рад оказать мне эту услугу. – Он посмотрел на Геста поверх угасающего костра. – Волфер, обеспечь мальчиков и Марию припасами на завтрашний день и всем необходимым для рыбалки с острогами.
Гест кивнул.
– Я оставлю им „Крошку Кида“, а лейтенант обещал присмотреть за ребятишками до нашего возвращения вечером.
– Мы с Лукасом разобьем лагерь где-нибудь у Пуэрто Тарафа, – солгал Хемингуэй. – Увидимся утром в пятницу. Не отправляйтесь в патруль до тех пор, пока мы не вернемся.
„Если вернемся“, – подумал я.
Мы двинулись в путь до восхода. Хемингуэй заглянул в палатку к спящим сыновьям, и мы поплыли на „Крошке Киде“ к „Пилар“ и „Лорейн“, стоявшим на якоре. Утро было ветреное и на редкость холодное для нынешнего лета. Накануне вечером Фуэнтес долго возился с „Пилар“, и только бросив носовой и два кормовых якоря, уверился, что утренний ветер не тронет ее с места. „Лорейн“ же колыхалась и подпрыгивала на своем единственном якоре, будто собака, рвущаяся с поводка.
Хемингуэй встал за штурвал и вывел катер в открытое море. На нем была та же охотничья рубашка, что вчера, а свою кепку с длинным козырьком он надвинул на самые глаза. Он держал малые обороты, чтобы не разбудить мальчиков. Когда мы шли мимо „Пилар“, на палубу вышел Фуэнтес и отдал хозяину честь, приложив к виску два пальца. Хемингуэй ответил на приветствие, и, как только мы оказались по ту сторону рифа и врезались в высокие волны, двигатель громко взревел.
Писатель посмотрел на компас, положил катер на курс 100 градусов и опустил запястье на штурвал.
– Мы взяли все, что нужно? – спросил он.
– Да. – Ночью, пока все доедали ужин, я побывал на „Лорейн“ и проверил груз. Все было на месте.
– Нет, не все, – сказал Хемингуэй.
– Что же мы забыли?
Хемингуэй оглянулся на корму, сунул руку в нагрудный карман рубашки, вынул оттуда две короткие толстые пробки и протянул мне одну из них. Я вскинул брови.
– Затычки для задниц, – сказал он и повернулся к солнцу, встававшему из-за горизонта.
Мы двигались к востоку архипелага Камагуэй по самому краю Гольфстрима, так, чтобы земля была едва видна на горизонте. Ветер и волнение оставались достаточно сильными, но солнце проникало сквозь разрывы в облаках, и день был очень жарким. Перед поворотом на юго-запад к Бахия Манати и Пойнт Рома я вынул из водонепроницаемого чехла бинокль и оглядел северный
