это лишь домыслы… Наверняка известно одно: Георгий Пузенков начал интересоваться господином Д, задавал много вопросов и вскоре покончил с собой. У него осталось двое сыновей… Но если Д через несколько лет воссоединился со своими детьми и женой, то дети Георгия остались сиротами.
Сколько всяких опасных тонкостей пронизывает разведывательную деятельность, сколько судеб ломает эта тайная служба, подтачивая их, словно подводное течение…
***
Когда Юрваса привезли из Женевы на носилках, многие из его агентов не могли понять, что произошло, почему он внезапно исчез, и они отказывались работать с тем, кого прислали на место Юрваса. Такова сила дружеских связей.
Как-то раз (я работал тогда ещё в «Медэкспорте») раздался звонок у нас в секретариате, и голос спросил мою фамилию. Я подошёл и услышал испанскую речь. Кто-то затараторил, приняв меня за моего отца.
– Юрий, как дела? Наконец-то я нашёл тебя! Куда ты вдруг пропал?
Я вежливо остановил говорившего и объяснил, что я вовсе не Юрий, а его сын. Надо сказать, что нас многие путали по телефону из-за схожести голосов. Испанец стушевался и спросил, что с Юрием. Я ответил, что Юрвас попал в больницу. Голос замолк. Затем в трубке раздались гудки. Больше того человека я не слышал.
После смерти отца я вспомнил об этом эпизоде в разговоре с моей матерью, и она сказала: «Я знаю, кто это звонил. Он, как мне говорили, долго искал Юру, не хотел работать ни с кем другим…»
И я вспомнил сцену, когда к отцу приехал Юрий Иванович Попов – в то время резидент в Женеве.
Я не слышал всего их разговора, но один разговор коснулся моего слуха, что дало мне открыло мне совсем другую сторону этой службы и работающих там людей. Попов просил моего отца передать ему на связь какого-то агента. Агент, судя по всему, был очень важным. Но Юрвас ответил отказом.
– Нет, это мой человек!
Я не понял тогда глубины этих слов. «Мой человек»…
Есть агенты, которые наотрез отказываются продолжать работу, когда их передают другому разведчику. Видно, таким был «его человек». Вероятно, мужчина, дозвонившийся мне в «Медэкспорт», и был тем самым агентом. Он искал Юрваса, он не желал иметь дела больше ни с кем, он верил только ему. Но Юрвас внезапно пропал, и агент, вероятно, запаниковал: исчез тот, кому он бесконечно доверял, а это могло означать провал.
Юрвас же, прикованный к постели, всё-таки надеялся вернуться на службу, не думал о смерти, сопротивлялся ей. И «тот человек» был для него своего рода стимулом, маяком, фундаментом, на котором будут построены новые обелиски побед. Попов просил Юрваса написать «тому человеку» хотя бы письмо, но отец не согласился.
Он любил почёт и уважение, любил быть первым, любил добиваться невозможного.
А ведь к тому времени он уже устал от разведки.
Виталий Буданов, мой шеф в «Медэкспорте», вспоминая о своей поездке в Женеву, рассказывал мне, как он ехал однажды в машине с моим отцом, и Юрвас сказал:
– Устал я от этой работы. Надоела бесконечная конспирация, «наружка» и вообще всё…
– Юра, а ты не боишься, что здешние «ребята» прослушивают тебя? – спросил Буданов, не без основания опасаясь, что в автомобиле могли стоять «жучки».
– Да пусть прослушивают. Они же прекрасно знают, кто есть кто…
И всё же, смертельно больной, он продолжал строить планы, думать о работе и даже не желал «поделиться» своей лучшей агентурой с коллегами.
***
Но до смерти Юрваса ещё далеко.
После высылки из Индии (это, кстати сказать, получилась очень тихая высылка, без официальных бумаг, без шума, Индия не стала скандалить) Юрваса отправили на УСО (курсы усовершенствования).
– Там просто дом отдыха, – говорил он, приезжая домой на выходные дни, – читаешь себе и читаешь, больше ничего не делаешь. Жаль только, что большинство людей там не ложится спать до глубокой ночи, галдят, уснуть не дают… Много пьют…
Сам он практически бросил пить к тому времени. С чем это было связано? Не знаю. Для меня такой факт был радостным, ибо я не переносил даже едва уловимый запах спиртного, исходивший от него. Должно быть, этот запах увязывался в моей голове со всеми пережитыми ранее кошмарными сценами родительских ссор.
Так или иначе, но отец почти перестал пить. Он сильно изменился после возвращения из Индии. Он искал контакта со мной, а я уже почти отбился от родительских рук.
Однажды он принёс мне журнал «Плэйбой».
– Взгляни-ка на это. Только так, чтобы мать не видела, а то она нам обоим отгрызёт голову. Тебе пора уже понять, что да как…
Журнал был на немецком языке, так что содержание статей и рассказов осталось для меня неизвестным, но не это было главное. С ярких глянцевых фотографий на меня смотрели красивые женщины. Их позы были столь беззастенчивыми, а тела столь великолепны, что у меня перехватило дыхание. Некоторые из женщин показались мне вовсе не людьми, а существами иного сорта. Они излучали свет, которого я не видел прежде. В них таилась сила, пронзившая меня стрелами раз и навсегда. Я был покорён тем, что я увидел. И дело было не в элегантно расставленных стройных ногах, нет. Внезапно я обнаружил, что женская природа – вовсе не то, о чём мы шептались с парнями в туалете, и не то, о чём сообщают сальные анекдоты.
Думаю, что причиной этого озарения был именно Юрвас. Он дал мне тот журнал и тем самым вывел женскую тему из тени непристойности.
Он хотел сблизиться со мной, стать моим другом, но этого, к сожалению, не получилось в те годы из-за моей загруженности в школе – я заканчивал десятый класс и готовился к поступлению в МГИМО. Времени на душевные разговоры не оставалось. Или я просто накрепко закрылся от родителей?
Как-то раз он увидел на моей руке написанное бритвой имя одной девочки. Я был влюблён и продавил бритвой кожу, вычерчивая её имя. Безболезненная процедура, но кровавая. На девочек производила впечатление.
Папа увидел мою руку, когда я спал (он думал, что я спал, но я-то видел сквозь приоткрытые глаза, как он склонился надо мной и покачал головой, глядя на мою руку). Впрочем, обсуждать мою мальчишескую глупость не стал – понимал что к чему. Иногда он всё-таки заговаривал со мной о женщинах, рассказывал что-то из своего прошлого, но всякий раз это получалось как-то обрывочно, скомкано, невнятно. Да и сам я стеснялся таких бесед. Я любил отца, но не видел в нём друга, с которым я мог поделиться тем, что лежало в глубине моего сердца.
Я был одиночка. Таким я и остался.
После высылки из Индии отец был сильно подавлен. Вероятно, он решил, что его карьера в разведке окончена. Но учёба вернула его в нормальное состояние. Он успокоился.
Юрвас был уверен, что время проведённое на курсах, было настоящим отдыхом. Я не знаю. Для меня его нахождение на УСО запомнилось тем, что в институте я познакомился с девочкой по имени Маша (её отец учился вместе с моим на УСО). Позже Маша вышла замуж за Мишу, который носил знаменитую фамилию Коллонтай и, как поговаривали, являлся родственником знаменитой Александры Михайловны Коллонтай. А ещё позже я обнаружил, что жена моего приятеля Володи (в школе он носил кличку Дуня) училась с этой Машей в одном классе. Оказалось, что мир неправдоподобно тесен.
***
Мы, дети чекистов, мало думали о наших родителях. Их работа казалась нам делом далёким и
