воздействием младенцев со второго этажа не вытащишь”. Он категорически не хотел верить в мистические бредни, как бы реальны они ни были. Слишком канонически, по всем законам черной магии проявляли себя в городе потусторонние силы. Ну, может, за исключением мотоциклов. Но мотоциклы к мистике не относятся… И потом, чересчур уж планомерно сменилась божья благодать нашествием нечистой силы. Не верилось, что именно в Таунде, отмеченном в истории разве что посещением принца Уэстского, могли сойтись в последней битве Армагеддона силы добра и зла.
— А книги когда отсюда похитили? До появления нечистой силы? Или до пришествия благодати?
— Нет. Божья благодать уже покинула город. Это я помню точно. Отец Герх еще возносил в церкви хвалебные молебны, но чудес уже не было. А вот появилась ли уже тогда в городе нечистая сила, я не знаю. Наверное, еще нет.
Такого ответа Гюнтер не ожидал. Наметившаяся было связь между делами бога и дьявола порвалась.
— А какие книги похитили?
— У меня есть список. Я его составила доктору Бурхе.
Госпожа Розенфельд покопалась в ящике стола и извлекла две странички рукописного текста. Гюнтер посмотрел список. В основном все книги были по-латыни, и только некоторые названия он смог прочитать: “Некромантия в истолковании царя Соломона”, “Догма и ритуал в высшей магии”, “Апокалипсис”, “История ведовства и демонологии”, “География ведовства” да еще встретил знакомое название “Молот ведьм”. Всего по перечню похищенного значилось семьдесят три книги.
— Много.
— Да, много, — согласилась госпожа Розенфельд. — Причем их специально подбирали. Все книги либо по ведовству, либо по борьбе с ним и искоренению ереси. У нас есть очень ценные книги, просто-таки раритетные. Ну, например, рукописный “Пастырь” Гермы. Не оригинал, конечно, — переписан монахами монастыря святого Петра, в восьмом веке. Или тринадцатитомные “Магдебургские центурии”, изданные в Базеле в 1574 году. Но их не взяли. А взяли другие, менее ценные книги, хотя и среди похищенных значатся редкие издания.
— А это что за книга? — спросил Гюнтер, показывая на уже знакомое название.
— Это знаменитая книга “Молот лиходеев” или, как чаще говорят, “Молот ведьм”. Средневековый трактат монахов Генриха Инститориса и Якова Шпренгера по уличению в ведовстве и искоренению ереси.
— Редкое издание?
— Не очень.
— Скажите, госпожа Розенфельд, как, по-вашему, с какой же тогда целью, если не с целью наживы, воровали книги?
— Гюнтер! Что за официальность? — возмутилась тетушка Лаура. — Немедленно прекрати. А то я буду тебя называть господин Шлей!
— Извините, тетя Лаура, — рассмеялся Гюнтер.
— А что касается твоего вопроса… Ты знаешь, мне кажется, что они используют книги в качестве учебников. Да-да, не улыбайся. Как сказано в том же “Молоте ведьм”: “Величайшей ересью является неверие в деяния ведьм”. Вот они, похоже, и стараются заставить поверить в свою реальность.
Гюнтер только кивнул. Госпожа Розенфельд своими сентенциозными рассуждениями напоминала горбуна из кондитерской госпожи Брунхильд.
— Тетя Лаура, а кто-нибудь за это время интересовался вашей библиотекой?
— Нет, Гюнтер, никто, — покачала головой госпожа Розенфельд. — Газеты берут, а вот книги… Хотя, погоди! Был один человек — он даже работал здесь с книгами. Но это было еще в прошлом году. Осенью.
— Кто это был?
— Сотрудник Сент-Бургского университета. Он работал над диссертацией.
Гюнтер сдержался, чтобы удивленно не поднять брови. Университета в Сент-Бурге не было.
— Как его звали? Опишите мне его поподробнее, тетя Лаура.
— Звали его Витос Фьючер. Правда, странное имя? Иностранец, наверное, а может, иммигрант. Чувствовался в его речи незнакомый акцент. Слишком уж правильно говорил. Он привез в бургомистрат рекомендательное письмо из университета, и я даже разрешила ему брать книги для работы в гостиницу на ночь. Он всегда их исправно приносил утром. Правда, когда он внезапно уехал, не предупредив меня, то увез с собой “Наставления по допросу ведьм”, документы, входившие в состав Штадтфордских земских уложений за 1543 год. То есть, это я думала, что увез, потому что, когда я на следующий день доложила о пропаже доктору Бурхе, то он успокоил меня. Он сказал, что господина Фьючера срочно вызвали в Сент- Бург, и он передал “Наставления” доктору Бурхе. И доктор Бурхе на следующий день действительно принес “Наставления”.
— А какой он из себя, этот Фьючер?
— Молодой, лет тридцать — тридцать пять. Обаятельный… — Госпожа Розенфельд задумалась. — Ты знаешь, Гюнтер, вот бывают такие люди, немногословные, кажущиеся мрачноватыми, но скажут буквально несколько фраз, слов, и ты сразу же проникаешься к ним симпатией. Вот и Фьючер такой… И красивый, несмотря на то, что абсолютно лысый. Черты лица правильные, задумчивые, глубокие глаза, высокий лоб, а большая голая голова настолько правильная, что, я бы тоже сказала, красивая. Одевался он всегда с иголочки. Всегда в костюме, брюки наглажены, белая рубашка, галстук… Я никогда не видела, чтобы он расстегнул пиджак или ослабил узел галстука. Всегда такой аккуратный, подтянутый, корректный, вежливый… Голос приятный, тихий, обходительный…
— Каких-либо странностей за ним не заметили? В разговоре, поведении?
— Да нет, вроде бы… — тетушка Лаура пожала плечами. — Об акценте я тебе говорила… А ты знаешь, Гюнтер, были. Держался он скованно. Садился как-то необычно, замедленно, все время посматривая на стул, будто боялся, что стул из-под него вот-вот выдернут. А потом руки у него… Какие-то неумелые, что ли? Он так странно перелистывал страницы — не подушечками пальцев, а всей ладонью. И мне порой казалось, что у него протезы. И никогда здесь не писал, только читал. Как сядет, так и сидит, не шелохнется, вроде и не дышит. Причем застывал на несколько часов в настолько неудобной позе, что я удивлялась, как у него спина не затечет или шея. Да, чуть самое главное не забыла. Он, наверное, больной человек. Кожа у него такого землистого цвета, серая с синевой, и губы синие.
— Тетя Лаура, а полицию сюда вызывали, когда случилась кража? Они место происшествия осматривали?
— Да был тут Губерт — наш начальник полиции, — махнула рукой госпожа Розенфельд. — Повертел головой туда-сюда и ушел. Я и сама понимаю: что здесь осматривать, когда не то, что замка, дверей нет. Но, когда Губерт ушел, я поднялась по лестнице выше и увидела на ступеньках один офорт из “Капричос” Гойи. Тогда я обшарила весь чердак и у слухового окна нашла еще несколько офортов… А ты знаешь, Гюнтер, наверное, кража случилась еще до появления в городе этих. Потому что я тогда подумала, что ворам делать на крыше, когда можно спокойно вынести книги через любое окно на первом этаже. Они у нас легко открываются. То есть, я тогда даже не подумала, что это могут быть ведьмы на помелах. Хотя… Извини, Гюнтер, кажется, я сама запуталась…
Гюнтер понимающе кивнул.
— Покажите мне найденные офорты.
— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетилась госпожа Розенфельд. Она снова полезла в стол и извлекла из нижнего ящика аккуратный плоский бумажный сверток. — Я их не стала класть на стеллаж, а на всякий случай спрятала сюда.
— Вы сообщили о своей находке в полицию?
— Да. Но Губерт только отмахнулся.
Гюнтер развернул сверток. Офорты были отпечатаны на толстом, желтоватом от времени картоне. На каждом листе ниже офорта стоял номер, название офорта, пояснение автора по-испански, а еще ниже — перевод. Конечно, искать какие-либо следы на картоне спустя шесть месяцев было бесполезным занятием, и все же Гюнтер скрупулезно изучил каждый лист. Следов он не нашел и тогда принялся заново
