Франц скатился по широкой лестнице в холл. Там его уже ждали Щур и Толмач — неразлучная парочка, настолько неразлучная, что их называли “полтора человека”. Доктор же называл их содружество симбиозом.
Неразлучны они были потому, что друг друга дополняли и друг без друга существовать не могли. Щур фигурой вышел что надо — строен, высок, ладно скроен, широкоплеч. Вот только то, что находилось выше плеч, выглядело похуже. Он был абсолютно лыс, маленькие, недоразвитые уши ничего не слышали, глаз не было вовсе. Рот едва заметен на лице — этот орган Щур использовал только для еды; гортань к речи была не приспособлена. Так что с внешним миром Щура связывали только три чувства — осязание, обоняние и вкус. Но природа все же сжалилась над ним, наделив мощными телепатическими способностями. Сверхнормальное шестое чувство компенсировало Щуру отсутствие двух из пяти нормальных и помогало неплохо ориентироваться в окружающей действительности. Однако по-настоящему Щур прозрел, когда встретился с Толмачом и обнаружил в нем идеального телепатического партнера. Возраста Толмача никто точно не знал. Говорили, что он родился через год после Красной Черты, значит было ему далеко за тридцать. Но выглядел он всегда одинаково — старческая голова на тельце хиленького двухлетнего ребенка. Предоставленный самому себе, он был совершенно беспомощен и выжил только потому, что попал в клинику Доктора, обнаружившего у него слабые телепатические задатки. Но и в клинике Толмач влачил жизнь довольно жалкую, пока на него не наткнулся Щур. По рассказам Щура, он был потрясен, когда в его мозгу вдруг вспыхнуло что-то яркое и он впервые в жизни “увидел”. С тех пор эти двое не расставались. Щур служил Толмачу транспортным средством и инструментом воздействия на окружающий мир; Толмач был представителем Щура в этом мире, а также его глазами и ушами. Вот и сейчас он сидел на широком плече Щура и с гримасой недовольства на старческом лице глядел на приближающегося Франца.
— Сколько тебя ждать можно? — голос Толмача был неприятно высок и скрипуч. Это означало, что он говорит от себя. Когда его устами говорил Щур, голос звучал на октаву ниже и приобретал бархатистость.
— Доктор задержал, — пояснил запыхавшийся Франц. — Идем.
Троица поспешила наружу.
Этого дня они ждали долго…
Старая телевышка, одиноко торчащая среди развалин, давно притягивала взоры Франца и Щура- Толмача. Щуру было просто интересно увидеть город с такой высоты, а Франц надеялся проверить слухи о том, что вершина вышки протыкает облачный слой насквозь и что якобы за облаками небо голубого цвета.
Франц и Щур прошагали по выщербленной мостовой до моста. В месте поворота русла река была перегорожена сетью. Вдоль нее на унылой водной глади виднелись неуклюжие рыбацкие лодки. В одной из них смирный парень с мягким лицом олигофрена и трехпалыми руками перебирал добычу. Многие рыбины вид имели жутковатый, но горожане и такими не брезговали. Извлекая из общей массы какой-нибудь особенно диковинный экземпляр, парень глупо хихикал.
Щур и Франц вышли к мосту, и от квартала телецентра их отделяла лишь неширокая полоса растительности. Неширокая, но от этого не менее непроходимая.
— Великий Крыс! — выругался Толмач голосом Щура. — Здесь же еще позавчера проход был.
— Зарос, значит, — нетерпеливо отозвался Франц. — Давай тесак, а то я свой забыл.
Щур отцепил от пояса угрожающего вида оружие — нечто среднее между ножом для разделки туш и топором — и протянул Францу.
Франц взял тесак, примерился к ближайшему стволу ядовитого борщевика и, держась от растения на расстоянии вытянутой руки, чтобы на кожу сок не брызнул, нанес удар. Сзади раздался вопль. Франц вздрогнул и обернулся. Он увидел, что сидящий на плече Щура Толмач тоже обернулся и смотрит на реку. Там что-то происходило. Рыбаки орали дурными голосами, слышался яростный плеск.
Франц переглянулся с Толмачом, Толмач пришпорил Щура, и приятели бросились к гранитному парапету. Первым увидел, в чем дело, Толмач.
— Опять какая-то дрянь мутантная заплыла, — проскрипел он.
Между лодками, запутавшись в сетях, билась какая-то тварь. Рыбаки бестолково суетились, орали благим матом и пытались ударить чудовище веслом по голове. Из-за лодок и спин Франц лишь мельком мог увидеть то лоснящееся скользкое туловище, то длинную шею, то небольшую голову с красными глазами и с оскаленной зубастой пастью.
— Сейчас сети порвет и смоется, — прокомментировал Толмач.
И точно, тварь поднырнула под чью-то лодку и вырвалась из круга. Рыбаки заорали громче, но было поздно. Сеть отчаянно задергалась, последовал еще один сильный рывок, и голова твари вынырнула метрах в пятнадцати от ловушки. Изящными волнообразными нырками чудовище быстро уплывало прочь. От головы до кончика хвоста в нем было метров семь — восемь.
— Ладно, — сказал Франц, — потопали.
— Будет им теперь работка — сети чинить, — заметил Толмач.
И тут же его рот заговорил голосом Щура:
— А тебе бы все злорадствовать, вредный ты человек, Толмач.
Толмач завизжал что-то в ответ, и началась их обычная перепалка, которая на людей посторонних всегда производила тягостное впечатление. Ибо со стороны было видно, что один молчит, а второй сам с собой ругается разными голосами.
Ругались они все то время, пока Франц прорубал проход в зарослях борщевика и шипастой крапивы.
— Эй, — крикнул он, нанеся последний удар, — кончайте спор, дорога открыта.
“Полтора человека”, Щур-Толмач, замолчал и прошагал за Францем. Они пересекли полосу вырожденного грунта — бывшую проезжую часть улицы. Асфальт во время Красной Черты весь испарился и осел темными пятнами на развалинах телецентра. Осторожно балансируя на грудах кирпича и обломках бетонных плит, друзья перебрались через завал и вышли на открытую площадку у подножия вышки. Они никогда до этого не подходили к телевышке так близко и теперь в молчании стояли и, задрав головы, смотрели вверх.
Решетчатая конструкция башни подавляла все вокруг, она уходила ввысь и упиралась в серый облачный слой. Эта темная громада гипнотизировала. Хотелось просто стоять и смотреть на нее. Франц только сейчас по-настоящему осознал, как тихо вокруг них, как сумрачно и безлюдно.
Из транса их вывел шорох за спиной. Франц и Толмач обернулись. Из темной норы, меж обломков бетонных плит, на них глядели два светящихся красных глаза.
— Крыса, — пробурчал Франц. — Здоровая, килограмм двадцать потянет.
Он пригрозил крысе тесаком. Из норы послышался злобный визг-шипенье, и глаза исчезли.
— Пошли наверх, а то она сейчас целую ораву приведет…
Франц отдал тесак Щуру-Толмачу, и они начали свое восхождение по тряским металлическим стремянкам, медленно преодолевая пролет за пролетом. Во время взрыва поверхность металла оплавилась, а после застыла, образовав тонкослойное покрытие с измененной структурой кристаллической решетки. Покрытие надежно защищало вышку от ржавчины, иначе она давно бы развалилась.
Перекладины стремянок были скользкими и очень холодными. Франц скоро ощутил, что его пальцы начало сводить, приходилось постоянно разминать их.
После того, как они поднялись до четвертого пролета, Толмач вдруг начал скрипеть, что у него кружится голова и дальше подыматься он не желает. Голос Щура велел ему заткнуться и не валять дурака. Толмач истерически завизжал, что Щур хочет его убить, что он давно уже подозревает это, а сейчас он окончательно убедился…
Голос его прервался на полуслове. Щур применил ментальную гипноатаку, что вообще-то позволял себе очень редко, особенно по отношению к Толмачу. Он перехватил управление эмоциями Толмача,
