Карпентера.
Холл с выложенным черно-белыми плитами полом был огромен и пуст. Хэрод и Мария Чен передвигались тихо, и все равно их шаги отдавались легким эхом. Хэрод ощущал себя полным болваном в этих дурацких лыжных ботинках с квадратными носами. Мария Чен спокойно следовала за ним, держа испачканный кровью «люггер» у бедра. На ее лице не было и намека на волнение, словно она бродила по голливудскому дому Хэрода в поисках запропастившегося куда-то журнала.
Им понадобилось минут пятнадцать, дабы убедиться, что на первом этаже и в огромном гулком подвале никого нет. Чувствовалось, что особняк покинут, и если бы не трупы снаружи, Хэрод мог бы поклясться, что здесь уже много лет никого не было.
– Пошли наверх.– Он все еще держал пистолет на уровне груди, костяшки пальцев у него побелели.
В западном крыле было темно и холодно, здесь вообще отсутствовала мебель, но, когда они вошли в коридор, ведущий в восточное крыло, оба замерли. Поначалу им показалось, что коридор преграждает огромная пластина волнистого льда, и Хэроду невольно вспомнилась сцена возвращения доктора Живаго и Лары на дачу, искореженную зимой. Но потом он осторожно двинулся вперед и понял, что слабый свет проникал сквозь завесу из тонкой полупрозрачной пленки, свисающей с потолка и прикрепленной с одной стороны к стене. Метра через два они наткнулись еще на один такой же барьер и догадались, что пленка служит для теплоизоляции восточного крыла. В коридоре было темно, но из нескольких распахнутых дверей по его сторонам проникал бледный свет. Хэрод кивнул Марии Чен и крадучись двинулся вперед, широко расставляя ноги и держа пистолет в обеих руках. Он резко сворачивал в дверные проемы, готовый немедленно выстрелить, в голове у него проносились сюжеты знаменитых детективов. Мария Чен стояла в начале коридора и наблюдала.
– З-зараза,– выругался Хэрод после своего почти десятиминутного представления. Он сделал вид, что разочарован, а может, вследствие притока адреналина был действительно разочарован.
Если только в доме не было потайных помещений, он был совершенно пуст. В четырех комнатах имелись признаки недавнего пребывания здесь людей – неубранные постели, забитые едой холодильники, электрические обогреватели, столы, на которых валялись разбросанные бумаги. Хэрод обратил внимание на большой кабинет с книжными шкафами, старым кожаным диваном и еще теплым камином. Он понял, что разминулся с Вилли всего на несколько часов. Возможно, тот исчез так внезапно из-за нежданных гостей, прибывших на вертолете. Однако в доме не осталось ни одежды, ни каких-либо личных вещей – кто бы тут ни жил, он готов был сорваться с места в любую минуту.
Возле узкого проема окна кабинета размещался тяжелый стол с огромными резными шахматными фигурами, явно из очень дорогого набора, они стояли в позиции из миттельшпиля. Хэрод подошел к письменному столу и потыкал стволом в кипу лежавших там бумаг. Приток адреналина в кровь прекратился, оставив после себя лишь одышку, усиливающуюся дрожь и острое желание убраться отсюда подальше.
Все бумаги были на немецком, и, хотя Хэрод не знал языка, он уловил, что они касались вещей тривиальных – налогов на собственность, отчетов об использовании земель, дебета-кредита. Он смахнул листки со стола, заглянул в пустые ящики и решил, что пора убираться.
– Тони!
В голосе Марии Чен было нечто такое, что заставило его резко обернуться и вскинуть браунинг.
Она стояла у шахматного стола. Хэрод подошел поближе, думая, что Мария увидела что-то за высоким узким окном, но она уставилась на шахматные фигуры. Он опустил пистолет, оглядел стол, затем встал на колени и прошептал:
– Твою мать…
Хэрод мало что понимал в шахматах, просто сыграл несколько партий в детстве, но он сообразил, что игра на этой доске только начинается. Были съедены всего две фигуры – одна черная, другая белая, они лежали рядом с доской. Все еще на коленях, он придвинулся ближе, и теперь глаза его были всего в нескольких сантиметрах от края поля.
Пятнадцатисантиметровые фигуры, выточенные вручную из слоновой кости и эбенового дерева, должно быть, стоили Вилли целого состояния. Что-то подсказывало Хэроду, что это весьма неординарная шахматная партия. Мальчишка, который лет тридцать назад выиграл у Тони, рассмеялся, увидев, как тот выводит свою королеву в начале игры. С издевкой он заметил тогда, что только новички торопятся использовать ферзя. Но здесь обе королевы уже явно вступили в игру. Белая стояла в центре доски, прямо перед своей пешкой, черная же, выведенная из игры, лежала рядом с доской.
Хэрод наклонился поближе. Лицо королевы, вырезанной из черного дерева, выглядело элегантным и аристократичным и казалось все еще красивым, несмотря на старательно воспроизведенные признаки старости. Тони видел это лицо пять дней назад в Вашингтоне, когда Арнольд Барент показал ему фотографию престарелой леди, застреленной в Чарлстоне. Она была столь неосторожной, что оставила свой жуткий альбомчик в номере отеля. Ее звали Нина Дрейтон.
Хэрод впился глазами в фигуры на доске, переводя взгляд с одной на другую. Большинство лиц он видел впервые, но некоторые узнавал мгновенно. Эффект был столь же потрясающий, как от приема резкого наведения на фокус, который Хэрод иногда применял в своих фильмах.
Белым королем был Вилли, в этом не было сомнений, хотя лицо выглядело моложе, черты отчетливее, шевелюра погуще, а форма эсэсовца давно объявлена в мире вне закона. Черного короля представлял Арнольд Барент, в деловом костюме, при всем параде. Хэрод узнал и черного слона – Чарлза Колбена. Относительно белого сомнений быть не могло – это преподобный Джимми Уэйн Саттер. Кеплер занимал безопасную позицию в первом ряду черных пешек, но черный конь перескочил через ряд статичных пешек и ввязался в битву. Хэрод слегка повернул фигуру и узнал худое ханжеское лицо Нимана Траска.
Тони не видел раньше унылого старушечьего лица белой королевы, но нетрудно было догадаться, кто она. «Мы ее найдем,– заявил Барент.– А от вас мы ждем одного: чтобы вы убили эту настырную суку». Белая королева и две белые пешки пробрались далеко на черную сторону доски. Хэрод не узнал первую пешку, окруженную грозящими ей черными фигурами; похоже, то был мужчина около шестидесяти, а возможно, и старше, с бородкой и в очках. В его чертах было что-то еврейское. Но другая белая пешка, скромно стоявшая через четыре клетки от коня Вилли и явно испытывавшая угрозу со стороны сразу нескольких черных фигур, была определенно знакома ему. Хэрод медленно повернул пешку и уставился, как в зеркало, в собственное лицо.
– Сука! – Крик его, казалось, разнесся эхом по всему огромному дому. Он пронзительно крикнул еще раз, потом взмахнул браунингом и смел со стола фигуры из слоновой кости и черного дерева.
Мария Чен шагнула назад и отвернулась к окну. Снаружи дневной свет, казалось, угас совсем, тучи опустились ниже, темная линия деревьев растворилась в сером тумане, а густой снег уже накрыл белым покрывалом трупы на лужайке перед особняком, как поваленные чьей-то властной рукой шахматные фигуры.
Глава 12
– Вообще-то, по идее должен идти снег, а не дождь,– сказал Сол Ласки.
Они сидели втроем в машине шерифа: Сол и Джентри впереди, Натали – на заднем сиденье. Дождь тихо стучал по крыше, было градусов десять тепла. Натали и Джентри были в куртках, Сол натянул толстый синий свитер, а сверху старое короткое пальто из твида. Он поправил очки и, прищурившись, посмотрел через залитое дождем ветровое стекло.
– Шесть дней до Рождества,– усмехнулся он,– а снега все нет. Не знаю, как вы, южане, можете к этому привыкнуть.
– Мне было семь лет, когда я впервые увидел снег,– сказал Джентри.– Уроки в школе отменили. Снега нападало не больше двух сантиметров, но мы все побежали домой, будто наступил конец света. Я швырнул снежок – первый снежок, который я слепил в своей жизни, и разбил окно в гостиной старой миз Макгиври. Тут и вправду пришел конец света, для меня по крайней мере. Я прождал почти три часа, пока отец вернется домой, пропустил ужин и даже был рад, когда меня отлупили и все на этом закончилось.– Шериф включил дворники, которые начали ритмично смахивать с ветрового стекла капли дождя.– Да, сэр,– протянул Джентри густым, приятным басом, к которому Ласки постепенно привыкал.– Теперь, когда я вижу
