— Восемьдесят первый.
— И ты отвез его назад, но не прямо в агентство Стоячая Скала?
— Нет. Туда он попал позднее, чтобы быть с Сидящим Быком. Сначала он отдыхал и пытался набраться сил, жил рядом со мной в Пайн-Риджском агентстве. Но он уже никогда не стал таким, как прежде. И воспаление легких, я думаю, не было никаким воспалением… и эта болезнь так никогда и не оставила его. Я почти уверен, что это был туберкулез.
Начав рассказывать историю о своем любимом дедушке, Паха Сапа полностью перешел на лакотский. Рассказ о последних днях Сильно Хромает почему-то требовал этого, казалось Паха Сапе, но он понимал, что Роберту будет трудно улавливать все оттенки значений. Хотя его сыну языки давались легко, Паха Сапа знал, что единственная возможность для него попрактиковаться в лакотском — это те немногие летние недели, что он проводит с отцом или когда они бывают в какой-нибудь из резерваций. Для Паха Сапы это был такой прекрасный и естественный язык, на котором простое «спасибо» (пиламайяйе) означало буквально что-то вроде «чувствуй ты-мне-сделал-хорошо», а на вопрос, как пройти к такому-то дому, можно было получить ответ: «Чанку кин ле огна вазийатакийя ни на чанкуокиз’у исининпа кин хетан вийохпейятакийя ни, нахан типи токахейя кин хел ти. Найяшна ойякихи шни», что для Роберта прозвучало бы как: «Этой дорогой на север ты-идешь, и перекресток второй отсюда на запад ты-идешь, и там в первом доме он-живет. Ты-пропустить ты-не-сможешь никак». Но если для тебя лакотский язык был неродным, то еще большие трудности возникали с предложениями, связанными с разной техникой. Так, простой вопрос о времени превращался в «Мазашканшкан тонакка хво?», что означало: «Железка-тик-тик сколько?» И самое главное, это был язык, в котором каждый предмет наделялся своими духом и волей. И потому, вместо того чтобы сказать: «Будет гроза», человек говорил: «Скоро прибудут существа грома». За их замечательные четыре года супружества Рейн (которая обладала тонким умом и имела преимущество, находясь в обществе лакота) так никогда и не освоила этого языка, и нередко ей приходилось спрашивать у Паха Сапы, что сказал тот или иной индеец из резервации после скорострельного обмена любезностями.
Но дух Сильно Хромает заслуживал того, чтобы конец его истории был рассказан по-лакотски, а потому Паха Сапа говорил медленно, короткими предложениями, делая время от времени паузы, чтобы убедиться, что Роберт понимает его.
— Сильно Хромает не нравилось агентство Стоячая Скала, но ему нравилось жить рядом с его старым другом Сидящим Быком. А когда Сидящего Быка убили как раз накануне Луны, когда олень сбрасывает рога (которая начинается 17 декабря; Сидящий Бык умер 15 декабря 1890-го по времени вазичу, мой сын), то, я думаю, лишь вера в танец Призрака пайютского пророка Вовоки удержала вольных людей природы, живших в агентстве, иначе они бы перерезали всех вазичу, а вместе с ними и племенную полицию.
Роберт морщил лоб, сосредоточиваясь, и чуть ли не робко поднял руку, давая понять, что хочет задать вопрос. Паха Сапа остановился.
— Атевайе ки, эмичиктунжа йо? (Отец, извини, но это потому, что пайютский пророк Вовока, как и истинные христиане, проповедовал ненасилие?)
— Частично потому, мой сын, что проповедь Вовоки, священная для танцоров Призрака, учила: «Ты не должен никого убивать, никому вредить. Ты не должен сражаться. Всегда делай добро». Но главным образом потому, что большинство вольных людей природы в Стоячей Скале (в особенности хункпапы, которые дольше всех слушали проповеди Вовоки) верили в пророчество танцора Призрака, согласно которому весной одна тысяча восемьсот девяносто первого года, когда зазеленеет трава, вернутся их мертвая родня, высокие травы и бизоны, а все вазичу исчезнут. Большинство хункпапа регулярно и правильно исполняли танец Призрака, они танцевали и пели, пока не валились с ног. У многих были волшебные рубахи, чтобы защитить их от пуль. Они верили в пророчество. Ты меня понимаешь, когда я говорю с такой скоростью?
— Да, отец. Я тебя больше не буду прерывать — только если мне будет что-то непонятно. Продолжай, пожалуйста.
— После убийства Сидящего Быка хункпапы остались без вождя. Большинство из них бежало из Стоячей Скалы. Некоторые направились в одно из укромных мест, где прятались последователи Вовоки. Многие отправились к последнему из оставшихся великих вождей — Красному Облаку в Пайн-Ридж, где жил в то время я. Я вернулся в Пайн-Ридж, но Сильно Хромает не пошел со мной. Он и Сидящий Бык подружились со старым вождем миннеконджу — Большой Ногой.[113] У этого вождя в ту зиму тоже было воспаление легких (а может, и туберкулез, как у Сильно Хромает, потому что они к тому времени оба кашляли кровью), и Большая Нога был уверен, что генералы вазикуна собираются арестовать его, как хотели арестовать Сидящего Быка. Большая Нога был прав. Ордер на арест уже выслали. Ты все еще понимаешь меня, мой сын?
— Да, отец. Я слушаю тебя всем моим сердцем.
Паха Сапа кивнул. Он отхлебнул воды и передал фляжку Роберту. Высоко над ними в воздушных потоках парил краснохвостый ястреб. Чуть ли не единственный раз в своей жизни Паха Сапа даже не подумал о том, что может видеть птица с такой высоты, — все его мысли были о конце жизни Сильно Хромает и о том, как поведать эту историю простым языком, но хорошо.
— Ваштай. Я должен был остаться с моим тункашилой, но он не хотел в то время возвращаться со мной в Пайн-Ридж. Он хотел одного: присоединиться к миннеконджускому племени Большой Ноги там, где они остановились на зиму (а та зима, Роберт, была холодной и снежной), — у Чери-Крик, недалеко от Стоячей Скалы. Я проводил Сильно Хромает, который опять начал жестоко кашлять, на стоянку Большой Ноги и оставил его там, уверенный, что его старый друг позаботится о нем. К Большой Ноге пришли еще около сотни хункпапа. Я решил, что стоянке ничто не угрожает, и обещал вернуться через месяц проведать Сильно Хромает, думая, что тогда мне удастся уговорить моего тункашилу присоединиться ко мне весной в Пайн-Ридже. Я ушел, а мне нужно было остаться с ним.
Не прошло и дня, как Большая Нога, будучи уверен, что солдаты и племенная полиция придут за ним, приказал своим людям и бежавшим хункпапа сниматься со стоянки — он все же решил вести их в Пайн- Ридж, надеясь, что его защитит Красное Облако, который всегда был в дружеских отношениях с пожирателями жирных кусков.
Но вскоре Большой Ноге стало так плохо и кровотечение настолько усилилось, что его положили в фургон, расстелив там одеяла. Сильно Хромает, опять харкавший кровью, тоже ехал в этом фургоне, но только сидел рядом с молодым Боюсь Врага, который погонял лошадей. 28 декабря, когда растянувшиеся в длинную линию мужчины, старики, женщины (в основном старые женщины) и несколько детей подходили к Поркьюпайн-Крик, они увидели солдат Седьмого кавалерийского.
Паха Сапа помедлил, подспудно ожидая реакции призрака, скрывающегося в его голове. Молчание. Ничего не сказал и Роберт, хотя при звуке слов «Седьмой кавалерийский» четырнадцатилетний мальчик вздохнул, как старик. Он знал кое-что об опыте общения его отца с кавалеристами.
— У Большой Ноги на фургоне был поднят белый флаг. Когда кавалерийский майор подъехал переговорить — этого вазичу звали Уитсайд, — Большой Ноге пришлось выбраться из-под одеял, на которых смерзлась кровавая корка от его кровавого кашля. Сильно Хромает, Боюсь Врага и другие помогли старому миннеконджу встать и подойти к сидящему в седле майору Уитсайду.
Уитсайд сказал Большой Ноге, что у него, майора, есть приказ проводить Большую Ногу и его людей в лагерь, который кавалеристы разбили на речушке, называемой Чанкпе-Опи-Вакпала.[114] Большая Нога, Сильно Хромает и другие расстроились, что не увидят Красного Облака и не будут под его защитой в Пайн-Ридже, но решили, что Чанкпе-Опи-Вакпала — это хороший знак. Я тебе не говорил о важности этого места, Роберт?
— Вроде бы нет, отец.
— А ты помнишь историю, которую я тебе рассказывал давным-давно о том, как в Форт-Робинсоне погиб военный вождь Шальной Конь?
— Да.
— Так вот, когда Шального Коня убили, несколько друзей и родственников забрали тело. Они никому не сказали, где похоронили сердце Шального Коня — только что где-то у Чанкпе-Опи-Вакпалы.
— Значит, эта речушка была священной?
— Она была… важной. Большая Нога, Сильно Хромает и большинство других считали Шального Коня самым храбрым из вождей нашего народа. И то, что они должны были направиться туда, где их, возможно,
