– Чтобы ребенок усыновить, вы должны иметь знак родителей.
Кейт кивнула и улыбнулась, собрав все силы, чтобы не закричать.
– Да, я знаю, – сказала она, – но считается, что у этого ребенка нет родителей. – Она протянула руку и ткнула пальцем в бумагу. – Вот, смотрите, здесь есть документ, где говорится, что в данном случае подпись родителей не требуется. Он подписан… вот… заместителем министра внутренних дел. А здесь – министром здравоохранения… смотрите, вот здесь. – Она показала на розовый бланк. – А вот подписи администратора того детского дома, где находился Джошуа, и специального уполномоченного при Первой окружной больнице.
Агент нахмурился и почти презрительно перелистал документы. Кейт поняла, что за высокомерными манерами скрывается непроходимая глупость. «О Господи, – подумала она, – как бы мне хотелось, чтобы здесь оказался Лучан. Или кто-нибудь из посольства… Или отец О’Рурк. Почему я вспомнила сейчас О’Рурка?» Она тряхнула головой и стала смотреть на троих агентов, всем своим видом выражая спокойное презрение, но без вызова.
– Alles ist in Ordnung,[3] – сказала она, даже не заметив, что перешла на немецкий. Почему-то этот язык сейчас показался ей более соответствующим моменту.
Женщина-агент вытянула вперед руки и что-то сказала.
– Ребенок, – пояснил рябой. – Дайте ей ребенка.
– Нет, – ответила Кейт спокойно, но твердо, хотя спокойствия-то у нее в душе как раз и не было. Сказать «нет» секуристам – значило дать повод прибегнуть к насилию, даже в Румынии, где больше не было Чаушеску.
Мужчины-агенты нахмурились. Женщина нетерпеливо щелкнула пальцами и снова протянула руки.
– Нет, – твердо повторила Кейт. Ей представилось, как агентша уносит Джошуа, а двое
других удерживают ее. Она вдруг поняла, что ее запросто могут разлучить с ребенком и она никогда больше его не увидит.
– Нет, – снова повторила Кейт.
Внутри у нее бушевала буря, но внешне она оставалась непреклонной и спокойной. Она улыбнулась обоим мужчинам и кивнула на Джошуа.
– Видите, он спит. Я не хочу его будить. Скажите, что вам нужно, и я все сделаю, но пусть он остается у меня.
Высокий покачал головой и бросил что-то женщине. Та, скрестив руки, отрывисто ответила. Он огрызнулся, хлопнул по паспорту Кейт, пошуршал остальными бумагами и приказал:
– Снимите с ребенка одеяло и одежду. Кейт моргнула, ощутив, как в воздухе, подобно заряженным ионам перед грозой, скапливается злоба, но промолчала. Она развернула на Джошуа одеяло и расстегнула курточку.
Ребенок проснулся и заплакал.
– Тихо, тихо, – зашептала Кейт, свободной рукой кладя одеяло и курточку на замызганную стойку.
Женщина что-то сказала.
– Снять пеленки, – пояснил высокий.
Кейт переводила взгляд с одного лица на другое, пытаясь отыскать хоть тень улыбки, но напрасно. Пальцы у нее слегка дрожали, когда она расстегивала английские булавки: даже в посольстве ей не смогли помочь с одноразовыми пеленками. Наконец она подняла Джошуа, уже голеньким. Без одежды он выглядел еще более болезненным: бледная кожа, выпирающие ребра, кровоподтеки на худеньких ручках в тех местах, куда ставили капельницу и вливали кровь. Его крошечные гениталии сморщились от холода, а на руках и груди появились мурашки.
Кейт крепко прижала Джошуа к себе и посмотрела на женщину.
– Все в порядке? Убедились, что мы не вывозим государственные ценности и золотые слитки?
Женщина окинула Кейт равнодушным взглядом, прощупала курточку и одеяльце, брезгливо покосилась на пеленки и, бросив что-то рябому, вышла из кабинки.
– Холодно, – заметила Кейт. – Я должна его одеть.
Она быстро завернула ребенка. Визгливый громкоговоритель в зале сквозь шум помех объявил о посадке на ее рейс. Кейт услышала, как пассажиры зашагали вниз по лестнице к выходу.
– Ждите, – велел рябой. Он бросил паспорт и бумаги Кейт на стойку и вышел вместе со своим напарником.
Кейт смотрела из-за ширмы, покачивая Джошуа. Зал ожидания опустел. Единственные часы, что висели над дверью, показывали 7:04. Время вылета 7:10. Ни одного из тех троих, что были с ней в кабинке, видно не было.
Она прерывисто вздохнула и погладила ребенка. Он дышал часто и неровно, будто снова замерзал.
– Тс-с-с, – прошептала Кейт. – Все нормально, малыш.
Она знала, что трактор, который тащит к самолету прицеп с пассажирами, вот-вот тронется. Как бы подтверждая это, из динамиков раздалось неразборчивое, но настойчивое объявление.
Не оглядываясь, Кейт сгребла бумаги со стойки, крепко прижала к себе Джошуа, вышла из кабинки и зашагала по бескрайнему пространству зала, высоко держа голову и глядя вперед. Два скучающих охранника возле лестницы заметили ее приближение и прищурились, глядя на нее сквозь сигаретный дым. Стремительно, но без суеты, Кейт показала паспорт и посадочный талон. Молодой охранник пропустил ее взмахом руки.
Внизу, возле лестницы, слонялся еще один охранник. Кейт видела, как последние пассажиры уже заходят в прицеп, стоявший снаружи. Выпуская клубы дыма, завелся двигатель трактора. Не отводя взгляда от двери, она пошла вперед.
– Стоп!
Кейт остановилась, медленно повернулась и, сделав над собой усилие, улыбнулась. Джошуа у нее на руках ворочался, но не плакал.
– Паспорт. – Маленькие глазки охранника сверкали на толстой физиономии, пухлые пальцы барабанили по стойке.
Кейт молча протянула ему паспорт, стараясь ничем не выдать беспокойства, пока румын внимательно просматривал документ. Прицеп с багажом уже отъехал. Пассажирский прицеп должен был вот-вот тронуться. Наверху, на лестнице послышались голоса и шаги.
– Мы можем опоздать, – тихо сказала она охраннику.
Тот поднял свои свинячьи глазки и хмуро оглядел Кейт и ребенка.
С полминуты ей пришлось в молчании выдерживать этот взгляд. В бытность свою практикующим хирургом Кейт часто одним движением глаз поверх хирургической маски заставляла коллег и медсестер поторопиться. Так она сделала и сейчас, вложив в свой взгляд, обращенный на охранника, всю властность, приобретенную ею в течение жизни и профессиональной деятельности.
Толстяк опустил глаза, проставил в паспорте последний штамп и резко протянул ей документ. Кейт с трудом удержалась, чтобы не побежать с Джошуа на руках. Прицеп уже начал движение в сторону самолета, но остановился и подождал, пока она дойдет и поднимется внутрь. Поляки и румыны смотрели на нее равнодушно.
В самолет они сели минут за двенадцать до того, как он вырулил к началу взлетной полосы, но Кейт казалось, что время словно остановилось. Через забрызганный дождевыми каплями иллюминатор она видела двух агентов безопасности в кожаных куртках, которые переговаривались и покуривали у подножия лестницы. Это были не те, что задержали ее в здании аэропорта, но они имели портативные радиопередатчики. Кейт закрыла глаза. Ей хотелось молиться, а она не делала этого лет с десяти.
Три аэродромных техника убрали трап, и самолет вырулил к началу пустой взлетной полосы. За все время, что они находились в аэропорту, ни один другой самолет не взлетал и не садился. Набирая скорость, лайнер помчался по залатанной дорожке.
Кейт почти не дышала, пока не убрали шасси и Бухарест не превратился в беспорядочное оставшееся где-то позади скопление поднимающихся над ореховыми деревьями белых зданий. Ее руки перестали дрожать, только когда она убедилась, что лайнер покинул воздушное пространство Румынии. Даже в Варшаве она чувствовала, как колотится сердце, пока не сменились экипажи и самолет не взял курс на Франкфурт.
