– Так вот, примерно четверть миллиона людей назвали себя цыганами во время последней переписи в Румынии. Большинство же не захотели указывать свою истинную национальность из-за официальных преследований, так что на самом деле в стране их не меньше миллиона.
– Каких преследований?
– При Чаушеску в Румынии официально не признавали цыган отдельной этнической группой – только частью румынской нации. Официальной политикой была «интеграция», что на практике означало разрушение цыганских таборов, отказ в выдаче виз, гражданство второго сорта, а работа – третьего, расселение цыган в городских гетто или специальных поселениях, где на улучшение условий жизни не выделялось ни гроша. К цыганам вообще относились с презрением и с предубеждением, приблизительно так же, как к чернокожим в Америке лет семьдесят тому назад.
– А сейчас? – спросила Кейт. – После революции? О’Рурк пожал плечами.
– Законы и отношение практически не изменилось. Сами видели, что большинство «приютских детей», которых усыновляют американцы, из цыганских семей.
– Да, – согласилась Кейт. – Дети, проданные своими же родителями.
– Так точно. Дети – единственная роскошь, которой цыганские семьи располагают в изобилии.
Кейт смотрела в темноту.
– А у Влада Цепеша были какие-то особые отношения с цыганами?
О’Рурк усмехнулся.
– Это было чертовски давно, но… Да, я тоже об этом читал. Старый Влад Дракула окружил себя телохранителями из цыган: одно время у него все войско состояло только из них, и он часто использовал их для особых поручений. Когда бояре и прочая знать восстали против Дракулы, верность ему сохранили только цыгане. Кажется, еще в те времена они ненавидели всякую власть…
– Но Влад Прокалыватель сам был властью.
– Всего несколько лет. Вспомните, что он больше спасался бегством до и после правления, чем правил. Чего Дракула никогда не жалел для цыган и за что они всегда отвечали ему взаимностью, так это золото.
Кейт состроила гримаску и поближе придвинула к себе сумочку.
– Будем надеяться, что пара тысяч долларов вполне заменит то самое золото.
Отец Майкл О’Рурк кивнул, и дальше они сидели молча, пока поезд подскакивал, дребезжал и стучал, отмеряя километр за километром в сторону румынской границы.
Лёкёшхаза был приграничным городком, но О’Рурк сказал, что настоящая таможня в Куртичи – румынском городке несколькими милями дальше. По его словам, там все как в старые добрые дни: подозрительные контролеры, которые барабанят в дверь купе в полночь или на рассвете в зависимости от того, в какую сторону направляется поезд, пограничники в портупеях, автоматы, собаки, что-то вынюхивающие под поездом, другие пограничники, перетряхивающие матрасы и одежду во всех купе.
Они не стали дожидаться таможни. Большинство оставшихся пассажиров-венгров сходили в Лёкёшхазе, и Кейт со священником присоединились к ним. Они прошли по платформе, смешавшись с толпой, и покинули освещенное место, оказавшись за зданием вокзала. Вок-зальчик был небольшой, да и городишко маленький, так что им понадобилось пройти всего пару кварталов, чтобы очутиться на окраине. Вокруг было очень темно. С полей за пустынным шоссе дул холодный ветер. Где-то неподалеку лаяли и выли собаки.
– А вот и кафе, о котором говорил Чоаба. – О’Рурк кивнул в сторону запертого и закрытого ставнями строения. На окне висела табличка с надписью «ZARVA», что О’Рурк перевел как «закрыто», а табличка поменьше с надписью «AUTOBUSZ MEGALLO» вызвала у Кейт сомнения, поскольку она никак не могла поверить, что здесь ночью могут останавливаться какие-нибудь автобусы.
Они перешли в тень заброшенного шлакоблочного дома напротив кафе и стояли там, переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться.
– Больше похоже на декабрь, чем на октябрьскую погоду, – шепнула Кейт, после того, как они простояли минут десять – двенадцать.
О’Рурк придвинулся ближе. Кейт ощутила запах мыла и крема для бритья, исходивший от его щеки над аккуратно подстриженной бородкой.
– Вы еще не знаете ни венгерской, ни румынской зимы, – шепнул он в ответ. – Уж поверьте, для Восточной Европы это довольно мягкая октябрьская погода.
Они услышали, как поезд отошел от станции, лязгая вагонами и выпустив облако пара. Минутой позже по шоссе медленно проехала полицейская машина, но Кейт и О’Рурк были надежно скрыты тенью, и машина, не останавливаясь, поехала дальше.
– Наверное, воевода Чоаба решил, что четырех сотен ему хватит, – шепнула Кейт еще через мгновение. Руки у нее дрожали от холода и волнения. – Что будем делать, если…
О’Рурк прикоснулся к ее перчатке. На шоссе появился старый, потрепанный фургончик; одна фара его была сбита и освещала поле, а не дорогу. Машина въехала на закрытую стоянку при кафе и дважды мигнула фарами.
– Вперед, – шепнул О’Рурк.
Воевода Чоаба провез их всего километров десять от Лёкёшхазы, после чего они свернули с шоссе на изрытый колеями проселок, проехали мимо скопления цыганских кибиток – точно таких же, какими Кейт представляла их по детским книжкам, – и подкатили к краю оврага, где грунтовка заканчивалась.
– Пошли, – сказал цыган, сверкнув золотыми зубами в свете фонарика, который держал в руке. – Дальше пешком.
Кейт спотыкалась и два раза чуть не упала во время крутого спуска – у нее мелькнула шальная мысль, что так и придется весь путь до Румынии проделать в потемках среди россыпей валунов, – но потом они оказались на дне оврага, воевода Чоаба выключил фонарик, и не успели их глаза привыкнуть к темноте, как зажглось не меньше дюжины прикрытых фар. Кейт заморгала. Под маскировочной сетью, свисавшей с деревянных шестов, стояли шесть почти новых «лендроверов». В машинах или рядом с ними сидели и стояли двадцать, а то и больше мужчин, одетых, как и Чоаба, в тяжелые овчинные полушубки и высокие шляпы. Все смотрели на Кейт и О’Рурка. Один из мужчин – высокий, худощавый, без усов и бороды – вышел вперед. На нем был толстый шерстяной блейзер и потрепанный свитер.
– Мой… chavo… сын, – представил воевода Чоаба. – Балан.
– Приятно познакомиться, – произнес Балан с легким британским акцентом. – Прошу прощения, что не смог сопровождать отца во время встречи вчера вечером. – Он протянул руку.
Кейт подумала, что в этом рукопожатии было что-то торгашеское. Воевода Чоаба осклабился, показав золотые зубы, и кивнул, как бы гордясь лингвистическими способностями сына.
– Прошу, – сказал Балан, открывая дверцу переднего «лендровера». – Ехать будем недолго, но медленно. К рассвету мы должны оказаться за много километров отсюда.
Взяв у пассажиров сумки, он забросил их в багажный отсек. Кейт и О’Рурк забрались на заднее сиденье.
Остальные тоже расселись по машинам, громко хлопая дверцами. Взревели моторы. Кейт наблюдала за тем, как откуда-то сверху появились женщины в длинных одеяниях и сноровисто убрали шесты и маскировочную сеть. Балан сел за руль, его отец – рядом, и их машина двинулась первой – сначала по оврагу, а потом по более ровному участку речной долины. Никакой дороги здесь не было. Кейт оглянулась. Фары остальных машин почти полностью были залеплены черной изолентой; оставались лишь узкие щели, из которых полумесяцем исходил свет.
Туалет в «Восточном экспрессе» был ужасен – грязнее, пожалуй, Кейт не видела, – но после часа зубодробительной тряски она очень радовалась, что успела посетить его до Лёкёшхазы. Не очень-то удобно было бы останавливать весь караван, чтобы она могла отбежать за какой-нибудь валун.
Под ритмичное покачивание и тряску Кейт чуть не заснула, но Балан вдруг спросил:
– Не будет ли слишком большой бесцеремонностью с моей стороны поинтересоваться… Почему вы решили проникнуть в Народный Рай таким способом?
Кейт попробовала придумать что-нибудь убедительное, но ничего не вышло. Из-за усталости ее мысли помимо воли текли медленно, как тягучая холодная патока.
– У нас нет уверенности, что на обычном маршруте нас ожидает теплый прием, – пришел на помощь О’Рурк.
