открыться ему с большей уязвимостью.
А мужчина еще никогда не был настолько холоден.
Возлюбленный Ады оперся на руки, оказавшись над распростертым телом. Затем он вскинул голову, прорвал тихонько гудящее силовое поле и принялся большими глотками пить студеный воздух. Наклонившись, друг Никого в третий раз почувствовал себя так, словно тонет в теплой воде.
Теперь он опустился на копию Сейви. Дама не шелохнулась. Ее длинные темные ресницы бестрепетно покоились на щеках, а глаза под веками совершенно не двигались, как это часто бывает у спящих. Сколько раз мужчина замечал неуловимые движения, глядя на лицо спящей супруги, озаренное лунным сиянием…
Ада.
Харман зажмурился и вообразил ее — не раненую и потерявшую сознание беженку на вершине Тощей Скалы, какой показала милую красная туринская пелена Просперо, но ту, какой была его супруга последние восемь месяцев в Ардис-холле. Вспомнил, что просыпался по ночам рядом с ней, только бы полюбоваться ее безмятежным сном. Ощутил запах чистого женского тела, которым наслаждался в их спальне в древнем особняке.
Кажется, что-то зашевелилось…
«Не обращай внимания. Пока не думай. Просто вспоминай».
Харман позволил себе воскресить в уме их первую близость с Адой. С тех пор миновало девять месяцев, три недели и два дня. Тогда они, путешествуя вместе с Ханной, Даэманом и Сейви, как раз познакомились с Одиссеем у Золотых Ворот Мачу-Пикчу. В ту ночь каждому выделили для отдыха отдельную комнату — вернее, зеленоватый шар, прилипший к оранжевой башне старинного моста: полупрозрачные сферы висели виноградными гроздьями на горизонтальной распорке в семистах с лишним футах над головокружительно далекими развалинами.
Когда все разошлись по спальням, здорово перепугавшись при виде хрустального пола, как здесь, в гробнице… впрочем, об этом лучше не надо… Харман прокрался к двери молодой женщины и тихо постучал. Хозяйка впустила гостя, и темные глаза ее ярко сверкали.
Вообще-то путешественник пришел побеседовать, а не заниматься любовью. По крайней мере он сам так думал. Однажды Харман уже ранил чувства Ады. Это случилось в Парижском Кратере, в обиталище матери Даэмана Марины, расположенном высоко на бамбуковой башне у края гигантской красноглазой воронки. Зависнув над тысячемильной черной дырой, рискуя умереть — или же лишний раз угодить в орбитальный лазарет, — девушка забралась на балкон к любимому. А мужчина ответил: «Нет». Сказал, что им «нужно подождать». И она согласилась, хотя наверняка ни один мужчина прежде не отвергал прекрасную, темноволосую Аду из Ардис-холла.
Однако в ту, другую ночь, в прозрачном шарике, висящем на Золотых Воротах Мачу-Пикчу, среди каменистых гребней Анд (название Харман узнал гораздо позже), в тысяче футов над развалинами, где обитали страшные тени… Так вот мужчина пришел, чтобы поговорить. О чем же? Ах да, хотел убедить ее остаться в особняке вместе с Одиссеем и Ханной, пока он с ее кузеном и старухой отправится в легендарное место под названием Атлантида: там якобы мог сохраниться космический корабль, который доставил бы путешественников на кольца. Харман был очень убедителен, хотя и бессовестно лгал. Внушая юной Аде, будто бы ей необходимо представить Одиссея обитателям и гостям Ардис-холла и будто бы путешествие не затянется дольше нескольких дней, на самом деле он изнывал от страха, подозревая, что Сейви втянет всех в опасную историю (так оно и вышло, старуха даже поплатилась жизнью), и очень хотел уберечь любимую от грядущих бед. Уже тогда он чувствовал: если с Адой хоть что-нибудь случится, пострадают его собственная плоть и душа.
На девушке была коротенькая сорочка тончайшего шелка. Лунное сияние лежало на бледных руках и ресницах красавицы, а гость совершенно серьезно убеждал хозяйку остаться в Ардис-холле с чужаком по имени Одиссей.
А в конце беседы поцеловал ее. О нет, всего лишь в щечку, словно отец или друг — маленького ребенка перед сном. Это
Похищенный вспомнил, как отнес милую к маленькой постели у искривленной невидимой стены обиталища. Девушка помогла ему избавиться от пижамы. Любовники раздевались торопливо, но с какой-то особой, неловкой грацией.
Неужто с горных пиков налетел ураган, ведь узкая кровать сотрясалась, когда они предались ласкам? Наверняка так и было. Перед глазами мужчины возникло запрокинутое милое лицо, лунный свет на сосках, нежные груди, которые он по очереди накрывал широкой ладонью и подносил к губам.
Да-да, от налетевшего шквала мост содрогнулся, комната опасно и очень чувственно закачалась, и любовники тоже; Ада была под ним, сжимала ногами бедра мужчины, потом скользнула правой рукой вниз, нашла его, направила…
Что ж, на этот раз никто не помогал Харману, когда он напрягся и привстал над пахом женщины в хрустальном саркофаге. «Не получится, — мелькнуло среди нахлынувших воспоминаний и возрожденных желаний. — Она же сухая. Придется…»
Остаток мысли куда-то улетучился. Мужчина осторожно попробовал… Незнакомка оказалась мягкой, открытой, даже мокрой, как будто только и ждала его все эти годы.
Ада тоже была готова, дарила ему теплые губы и вагину, ненасытные руки, сжимала пальцы на его голой спине, когда Харман двигался внутри нее и вместе с ней. Любовники целовались, покуда мужчина — это он-то, проживший на свете целых девятнадцать лет после четвертой Двадцатки, самый старый из всех, кого знала девушка, — чуть не лишился чувств от перевозбуждения, точно подросток.
Комната все качалась под резкими порывами ветра, а они продолжали двигаться: сначала (казалось, что целую вечность) очень нежно, потом с нарастающей страстью, затем Ада заставила его потерять остатки самообладания: раскрывалась и требовала проникать еще глубже, целовала мужчину, стискивала в жарких кольцах объятий рук и ног, впивалась ногтями в кожу.
Кончив, Харман содрогался в ней несколько долгих мгновений. Красавица ответила внутренними судорогами, похожими на толчки землетрясения из бесконечно глубокого эпицентра. Вдруг показалось, будто бы мужское естество сжимает, отпускает и обхватывает крепче крохотная ручка, а не все тело любимой.
Харман вздрогнул несколько раз внутри незнакомки, которая обликом походила на Сейви, но не могла ею быть, и, не медля, вырвался наружу. Сердце, все еще переполненное любовью и воспоминаниями о милой, тяжело грохотало в груди от стыда и ужаса.
Мужчина откатился в сторону и замер, задыхаясь, жалея себя, на подушках из металлического шелка. Теплый воздух овевал его и баюкал. Харман почувствовал, что прямо сейчас, подобно этой женщине, может забыться на полтора тысячелетия, проспать все беды, грозящие миру, друзьям и единственной, совершенной, бессовестно преданной возлюбленной.
Неуловимое движение стряхнуло с него невесомую дрему.
Мужчина разлепил веки — и чуть не умер, увидев раскрытые глаза спящей. Женщина повернулась и уставилась на него холодным умным взором, какого почти не бывает у полусонных людей.
— Ты кто? — спросила юная незнакомка голосом покойной Сейви.
55
В конце концов не красноречие ионийца, но тысячи разных обстоятельств и соображений вынудили моравеков запустить в атмосферу космошлюпку со «Смуглой леди» на борту.
Совещание состоялось гораздо раньше, чем предполагал Астиг-Че. События чередовались с бешеной быстротой. Спустя каких-то двадцать минут после встречи на внешней обшивке «Королевы Мэб» Орфу и Манмут опять оказались на капитанском мостике в обществе каллистянина Чо Ли, первичного интегратора Астига-Че, генерала Бех бин Адее, Мепа Эхуу, грозного Сумы Четвертого, взволнованного Ретрограда
