покуда пол Таджа не превратился в маленький кружок, оставшийся, казалось, на много миль под ногами. Сердце мужчины все громче стучало в груди.
В уставленной книгами стене бесконечно вздымающегося купола были прорезаны маленькие круглые окошки, которых супруг Ады не замечал ни снаружи, ни когда находился внизу. Они пропускали свет, а главное — давали Харману возможность передохнуть и набраться храбрости: у каждого из них мужчина задерживался посмотреть на далекие горные пики, сверкающие белизной в лучах недавно взошедшего солнца. На севере и востоке изрезанные ущельями ледники скрывались под массой громоздящихся облаков. А в туманной дали за ними — за сотню, двести, а то и более миль, кто знает, — виднелся слегка изогнутый горизонт.
— Не убивайся так, — вдруг негромко сказала Мойра.
Человек обернулся.
— Я о том, как ты меня разбудил, — промолвила спутница. — Не стоит сокрушаться. Прости, нам очень жаль. Ты и в самом деле был обречен. Механизмы для возбуждения установили задолго до рождения прапрапрадеда отца твоего отца.
— Интересно, какова была вероятность, что я окажусь потомком этого вашего Фердинанда Марка Алонцо Хана Хо Тепа? — проговорил Харман, даже и не пытаясь притвориться, что не раскаивается в произошедшем.
К его удивлению, женщина рассмеялась. Непринужденно, без предупреждения, совсем как Сейви; недоставало разве что легкого привкуса горечи, всегда присущего веселью старухи.
— Стопроцентная вероятность, — ответила Мойра.
Возлюбленный Ады ошеломленно промолчал.
— Когда мы готовили и отсеивали новое поколение «старомодных» людей, Фердинанд Марк Алонцо позаботился о том, чтобы все мужчины этого рода получили часть его хромосом.
— Понятно теперь, почему мы такие тщедушные, безмозглые и ни на что не годимся, — кивнул Харман. — Чего и ждать от горстки сожительствующих родственников.
Три недели назад (а мнится, прошло много лет) он почерпнул кое-какие сведения о законах генетики. Вспомнилось, как Ада мирно спала рядом с любимым, пока по его пальцам, запястью, руке бежали золотые буквы…
Мойра опять усмехнулась.
— Готов одолеть остаток пути до хрустального чертога?
Чуть заостренный прозрачный купол на вершине Таджа оказался гораздо крупнее, нежели могло показаться снизу: не то шестидесяти, не то семидесяти футов в поперечнике. Здесь уже не было мраморных выступов; металлические эскалаторы, как и чугунные мостки, обрывались точно посередине, блистая под солнцем, льющимся из окон.
Харман еще никогда не забирался столь высоко (хотя он бывал и на Золотых Воротах Мачу-Пикчу, в семистах футах над подвесной дорогой) — и никогда так не страшился упасть. Глядя вниз, он мог бы закрыть ладонью весь мраморный пол Таджа Мойры. Лабиринт и усыпальница в его центре смотрелись будто вышивка-микросхема на туринской пелене. Мужчина старательно не смотрел туда, поднимаясь по самой последней лестнице на кованую площадку.
— И это все? — произнес он, кивнув на десяти-двенадцатифутовое сооружение посередине платформы.
— Да.
Возлюбленный Ады ожидал, что так называемый хрустальный чертог будет похож на прозрачный саркофаг его спутницы, однако теперь увидел, что заблуждался. «Додекаэдр», — мелькнуло в голове Хармана. Правда, это слово мужчина не вычитал, а «проглотил» в какой-то книге и не был уверен, правильно ли запомнил. Двенадцать плоских невидимых граней чертога, соединенных тонкими рамами блестящего металла, напоминающего старую латунь, составляли вместе неровную окружность. По стенам купола к подножию сооружения тянулись разноцветные провода и трубки; саму площадку занимали таинственные приборы с темными дисплеями и клавиатурой, а также вертикально стоящие тончайшие ширмы из прозрачного пластика высотой пять или шесть футов.
— Что это за место? — спросил мужчина.
— Нексус Таджа.
Активировав несколько приборов, Мойра коснулась вертикальной перегородки. Пластик исчез, его заменила голографическая панель управления. Руки женщины заплясали среди виртуальных изображений, стены купола запели низким, глубоким голосом, и к основанию хрустального чертога потекли ручьи золота — жидкого, словно волны реки.
Харман шагнул поближе к двенадцатиграннику.
— Туда что-то льется.
— Да.
— Это бред. Я не смогу войти, я захлебнусь.
— Нет, не захлебнешься.
— Хочешь сказать, мне нужно погрузиться в чертог, на десять футов заполненный золотой водичкой?
— Да.
Мужчина помотал головой и попятился, замерев за шесть футов от края металлической платформы.
— Нет, нет и нет. Я не настолько свихнулся.
— Как пожелаешь, но ты отвергаешь единственный путь обрести мудрость, — возразила спутница. — Жидкость — это проводящая среда, способная передать содержание миллиона томов, собранных в Тадже. Здесь знания, без которых не обойтись, если ты собираешься стать нашим Прометеем в битве против Сетебоса и его злого племени. Если хочешь сделаться наставником вашего народа. И если желаешь спасти свою любимую Аду.
— Да, но там вода… или как ее… Десять футов, если не глубже. А я плаваю как топор… — начал Харман.
Внезапно, хотя мужчина не слышал шагов по металлическим ступеням, рядом на площадке возник Ариэль. Маленькое полупрозрачное существо держало в руках некий тяжелый предмет, обернутый в подобие красной туринской пелены.
— О, милый Ариэль! — воскликнула женщина голосом, звенящим от восторга и обожания, какого Харман еще ни разу не слышал ни от нее, ни от Сейви за время их близкого знакомства.
— Привет тебе, Миранда, — промолвил дух и, развернув алую ткань, преподнес Мойре древнее музыкальное орудие со струнами.
«Старомодные» люди умели петь, но владели лишь несколькими видами инструментов, не говоря уже о том, чтобы делать их.
— Гитара! — Женщина-«пост» приняла диковину из рук мерцающего существа и длинными пальцами провела по струнам.
Раздавшиеся ноты напомнили Харману певучий голос Ариэля.
Дух низко поклонился и учтиво изрек:
