вреда обогнув пульсирующие
Музы вдевятером завизжали, примкнув к сплотившейся шайке Ареса. С колесниц, квитировавшихся прямо из пустоты, заблистали молнии. Мерцающая
Олимпийцы ринулись врассыпную: кто в укрытие, кто к летучим колесницам. Некоторые квитировались прочь, однако большинство собрались в отряды на разных берегах кальдеры. Энергетические поля заполыхали алым, изумрудным, фиолетовым, голубым, золотым и мириадами других цветов, сплавляясь в единые боевые щиты.
Ни разу в истории боги не воевали подобным образом — без милосердия, без жалости, без того сорта профессиональной учтивости, какую они обычно проявляли друг к другу, без утешительной надежды на восстановление от бесчисленных рук Целителя или в баках с червями, а главное, что хуже всего, — без вмешательства Громовержца. Кронид был рядом всегда: он силой, уговорами, угрозами хоть как-то сдерживал их вечную кровожадную вражду. Но не сегодня.
Посейдон квитировался на Землю понаблюдать за тем, как аргивяне разрушают священную Трою. Покровитель войны собрал вокруг себя три дюжины сторонников Илиона и верноподданных Зевса. Унесенный взрывом Гефест квитнулся обратно и распростер над полем битвы отравленный черный туман.
Война богов разгорелась в течение часа и вскоре охватила весь Олимп, докатившись под самые стены Трои. К заходу солнца вершину вулкана объяло пламя, а воды кальдеры кипели, сливаясь с огненными потоками лавы.
18
Выезжая на бой с Ахиллесом, Пентесилея твердо знала и верила: каждый год, месяц, день, час и минута ее жизни вплоть до этой секунды были только прелюдией к неизбежному нынешнему триумфу. Все, что она знала прежде — учебные полевые занятия, удачи и поражения, каждый вздох и биение сердца, — было сплошной подготовкой. Еще немного — и судьба покажет, на чьей она стороне. Либо сегодня царица амазонок стяжает победу и прикончит Пелида, либо падет сама, покрытая — что несравненно хуже гибели — неизгладимым позором, и вскоре будет забыта навеки.
Последний исход ее никак не устраивал.
Проснувшись во дворце Приама, Пентесилея ощутила необычайную радость и прилив сил. Для начала она как следует помылась, а потом, встав перед полированным листом металла, заменяющим зеркало в покое для гостей, долго и с редкостным для себя усердием занималась лицом и телом.
Амазонка знала, что красива по самым строгим меркам женщин, мужчин и богов. Но прежде ей было все равно. Внешнее попросту не волновало душу воительницы. Однако нынче, неторопливо примеряя выстиранное платье и сверкающие латы, царица позволила себе вдоволь полюбоваться своей наружностью. В конце концов, она ведь станет последним, что увидят глаза быстроногого мужеубийцы, прежде чем закроются насовсем.
В двадцать с небольшим лет у нее было девичье личико, а зеленые очи казались еще огромнее в обрамлении коротко стриженных золотых локонов. Крепкие губы, не расположенные к частым улыбкам, сочностью и оттенком напоминали благоуханные розовые лепестки. Блестящий металл отражал загорелое, мускулистое тело, знавшее долгие часы охоты, плавания и занятий под солнцем, но ни в коем случае не худощавое. При взгляде на полные женские бедра Пентесилея чуть сердито надула губки, застегивая пряжку серебряного пояса на стройной талии. Воистину царской, высокой и округлой груди с нежными сосками цвета гвоздики, а не корицы, могли позавидовать даже соратницы по оружию. Естественно, амазонка хранила целомудрие и рассчитывала оберегать его до скончания дней. Это другая сестрица — красотка поморщилась при мысли о гибели Ипполиты — клюнула на мужские уловки, разрешила увести себя в рабство, превратилась в бессловесную скотинку для размножения мерзких, волосатых созданий. Пентесилея никогда не соблазнится подобным выбором.
Еще неодетая, она достала серебряный флакон в форме граната и натерлась волшебным бальзамом, согласно предписаниям Афродиты, — над сердцем, у основания горла и над вертикальной полоской золотистых волос, которая росла от промежности. Богиня любви явилась царице на следующий день после того, как Афина Паллада впервые заговорила с ней и послала на миссию. Афродита уверяла, будто лично вывела формулу этого более мощного, чем амброзия, снадобья, рассчитанного на то, чтобы ввергнуть Ахиллеса — именно его — в пучину неукротимого желания. Теперь у амазонки было два секретных оружия — копье Афины, бьющее без промаха, и благовоние покровительницы любви. Оставалось лишь нанести мужеубийце роковой удар, пока тот будет хлопать глазами, ошалев от страсти.
Одна из подруг — скорее всего преданная военачальница Клония — начистила доспехи царицы, прежде чем отойти ко сну, и теперь они переливались в металлическом зеркале ослепительным светом. Обычно Пентесилея брала на поле битвы лук, колчан с безупречно прямыми, оперенными красным стрелами, клинок — чуть короче мужского, зато чрезвычайно опасный в ближнем бою, и обоюдоострый боевой топор, любимое оружие амазонок. Но только не сегодня.
Красавица подняла копье — подарок Афины. Оно казалось почти невесомым и жадным до чужой крови. Длинный наконечник — не бронза и даже не железо, а некий особенно острый, выкованный в недрах Олимпа металл — ничто не могло затупить или остановить. К тому же он был вымочен в самом ужасном яде, известном богам. Легкой царапины на кратковечной пятке Ахилла будет более чем достаточно: отрава устремится к сердцу, и через пару секунд он рухнет замертво. Древко негромко гудело в руке, словно рвалось, как и новая хозяйка, пронзить Пелида, уложить его, наполнив глаза, рот и легкие героя Аидовой мглой.
Афина поведала Пентесилее о тайном источнике мнимой неуязвимости быстроногого: о стараниях Фетиды сделать ребенка бессмертным, о глупости Пелея, который вытащил сына из Небесного пламени. «Пятка героя — вот его слабое место, — нашептывала богиня. — Набор ее квантовых вероятностей не испорчен…» Царица поняла не все, но главное. Она способна прикончить муже— и женоубийцу, гнусного насильника, бич беззащитных девушек, того, кто злобно орудовал во главе буйных мирмидонцев на улицах захваченных городов, покуда прочие аргивяне почивали в приморском стане на лаврах и жирных задах.
Даже в дальних и диких землях амазонок слагали целые легенды о двух совершенно разных Троянских войнах. Ахейцы с их бесхитростной политикой воевали понемногу, то и дело прерываясь, чтобы побездельничать и всласть попировать, в то время как Ахиллес вот уже десять лет бушевал по всей Малой Азии, разрушая местные крепости. Семнадцать городов успели пасть от его ненасытного гнева.
«Настал черед пасть самому гневливцу».
Пентесилея с двенадцатью подругами оседлали коней и тронулись прочь из города. Трою переполняли смятение и тревога. Глашатаи кричали со стен, что Агамемнон и его полководцы собирают большое войско. Летали слухи, будто греки вознамерились вероломно ворваться в Илион, воспользовавшись минутой, когда безутешный Гектор забылся сном, а быстроногий сын Пелея отправился на передовую сквозь небесную Дырку. По улицам, словно в насмешку над амазонками, бесцельно слонялись женщины в жалких обносках лат. Стражники на стенах оглушительно затрубили в трубы, и наконец великие Скейские ворота захлопнулись за спинами всадниц.
Не удостоив вниманием суетливых троянских воинов, строящихся боевым порядком в долине между городом и данайским станом, царица повела своих соратниц на восток, туда, где четко вырисовывалась Брано-Дыра. По дороге к Илиону амазонка успела наглядеться на странное явление, и все-таки даже во второй раз ее сердце зашлось благоговейным восторгом. Далеко перед нею высился безукоризненно
