Олимп

от нее.

Ахеец вытащил клинок и опустил отточенное лезвие на плечо схолиасту.

— Если это шутка, то не смешная. Давай рассказывай. За каждую ошибку буду отрубать по одному члену.

Хокенберри с трудом подавил желание убежать или обмочиться на месте.

— По ее собственным словам, рама обложена золотом, серебром и слоновой костью, обтянута бычьими ремнями, окрашенными в яркий пурпур, на которых лежат мягкие руна и пышные покрывала.

— Пфе! — скривился Лаэртид. — У каждого знатного человека такая постель. Проваливай, пока цел.

Между тем Диомед и Большой Аякс осмелились приблизиться к Ахиллесу, по-прежнему не встающему с колен рядом с павшей царицей амазонок, дабы поторопить его с уходом. Вулкан ревел так сильно, что людям приходилось орать друг другу в уши.

— Одиссей! — воскликнул Хокенберри. — Это важно! Пойдем со мной, и ты услышишь весть от прекрасной Пенелопы.

Коренастый бородач оглянулся, не опуская меча, и зловеще сверкнул очами.

— Скажи, куда я переставил кровать, когда привел жену в супружескую спальню, и я, так и быть, оставлю тебе обе руки.

— Ее нельзя переставить. — Ученый возвысил голос, превозмогая сумасшедшее биение сердца. — Пенелопа сказала, у ложа есть особый признак. Дескать, когда ты строил дворец, то не стал корчевать огромную, прямую, словно колонна, оливу, которая пышно росла в ограде, а окружил дерево каменной стеною и принялся возводить вашу спальню. Потом ты срубил вершину, вытесал брус на оставшемся пне, остругал его медью точно, по шнуру проверяя все, и сделал подножье кровати. Вот что велела передать твоя жена, дабы ты поверил нашим словам.

Целую минуту Одиссей молча смотрел на чужака. Потом вложил меч в ножны и произнес:

— Выкладывай, сын Дуэйна. Да побыстрее. — Он покосился на провисшее небо и грохочущий Олимп.

Внезапно три десятка шершней и военно-транспортных кораблей рассерженным роем пролетели через Дыру, спасая моравеков и их боевую технику. На марсианскую почву посыпались звуковые удары, вынудив бегущих людей пригнуться в страхе и закрыть руками головы.

— Отойдем-ка к небесной машине, сын Лаэрта. Эта новость не для чужих ушей.

Мужчины пошагали сквозь суетливый, кричащий поток отступающих — туда, где черный шершень пристроился в ожидании, выбросив насекомоподобные шасси.

— Ну же, не тяни! — Крепкая длань героя до боли сжала плечо собеседника.

Тем временем европеец связался с Мепом Эхуу по личному лучу.

— У вас есть тазер?

— Да, сэр.

— Отключите Одиссея и погрузите его в машину. Поручаю вам управление. Мы сейчас же улетаем на Фобос.

Роквек небрежно коснулся плеча Лаэртида. Сверкнула искра, и бородач повалился прямо в шипастые, зазубренные руки солдата. Меп Эхуу оттащил потерявшего сознание мужчину на борт, запрыгнул следом и включил сопла.

Манмут огляделся — похоже, ахейцы не заметили, как у них на глазах среди бела дня похищают знаменитого героя, — и вскочил в открытую дверь.

— Давай сюда, Хокенберри. Еще секунда-другая, и Дырка захлопнется. Любой, кто застрянет на этой стороне, останется на Марсе навечно. — Он кивнул на вулкан. — Правда, если эта штука рванет, здешняя вечность займет считанные минуты.

— Я не с вами, — произнес мужчина.

— Не глупи, Хокенберри! — прокричал маленький моравек. — Смотри, все ахейское начальство — Диомед, Идоменей, Тевкр, Аяксы — мчится к Бране как угорелое.

— Только не Ахиллес, — ответил ученый, приложив руки ко рту для громкости.

С неба огненным градом сыпались искры, барабаня по крыше летательного аппарата.

— Ахиллес потерял рассудок, — проорал Манмут. А про себя прикинул: — Может, и этого шарахнуть тазером для верности?

Словно прочитав его мысли, Орфу вышел на связь по личному лучу. Европеец забыл, что по- прежнему передает изображение и звук в режиме реального времени как на Фобос, так и на «Королеву Мэб».

— Не надо его отключать, — предупредил гигантский краб. — Мы у профессора в долгу. Пусть сам решает.

— Да пока он будет раздумывать, десять раз умрет!

— Хокенберри уже знаком со смертью, — напомнил иониец. — Может, он по ней соскучился.

Манмут попытался еще раз:

— Ну давай, дружище, запрыгивай! Ты нам очень нужен, Томас.

Схолиаст удивленно заморгал, услышав свое имя. Потом покачал головой.

— Разве ты не хочешь опять увидеть свою Землю? — закричал моравек.

Почву сводили судороги марсотрясения, и шершень трепетал на черных шипастых лапах. Вокруг явно сжавшейся Брано-Дырки клубились тучи пепла и серы. Неожиданно Манмут понял: задержи он друга еще хоть на одну минуту — и тому не останется иного выбора, кроме как полететь с ними.

Но человек отступил назад и указал рукой на остаток отступающих аргивян, на павших амазонок и конские трупы, на далекие стены Илиона и сражающиеся армии, уже еле видные через подернувшуюся рябью Дыру.

— Я заварил всю эту кашу, — горько сказал он. — По крайней мере помог заварить. Останусь и буду расхлебывать вместе со всеми.

Маленький европеец тоже ткнул манипулятором в сторону Браны, за которой бушевала кровопролитная война.

— Троя обречена, Хокенберри. Силовых щитов и воздушного заслона больше нет, убраны даже антиквит-поля.

Мужчина улыбнулся, прикрывая лицо от падающих углей и пепла.

— «Et quae vagos vincina prospiciens Scythas ripam catervis Ponticam viduis ferit escisa ferro est, Pergannum incubuit sibi», — продекламировал он в ответ.

— Ненавижу латынь! — возмутился про себя Манмут. — И схолиастов — тоже… — А вслух прокричал: — Опять Вергилий?

— Сенека! — откликнулся ученый. — «И те, что с кочевыми рядом скифами над Понтом скачут толпами безмужними. Мечами разоренный, наземь пал Пергам…»[23] Ну, ты понимаешь, Илион, Троя…

— Забрасывай свою задницу на борт, Хокенберри! — гаркнул моравек.

— Удачи, Манмут. — Человек отступил еще дальше. — Передай привет Земле и Орфу, мне будет недоставать их обоих.

Он развернулся и неспешной трусцой пробежал мимо Ахилла, скорбящего над мертвой амазонкой и покинутого живыми товарищами, после чего, как только шершень сорвался и, лавируя, улетел в далекий космос, припустил со всех ног. Брана таяла на глазах.

Часть 2