только Харман возвращался, чаша безумного счастья перевешивала чашу боли. Что уж говорить о тех промозглых, полных опасностей и сомнений днях, которые любимый проводил в Ардис-холле вместе с женой!
Рассудок твердил: разумеется, она перенесет его смерть, выживет, будет бороться дальше, родит и воспитает ребенка, возможно, снова отдаст кому-то сердце, но в этот вечер Ада поняла, что вместе с близким мужчиной навсегда утратит обжигающую, окрыляющую радость последних восьми месяцев.
«Ну все, довольно глупостей», — упрекнула себя молодая женщина, встала со скамейки, поправила шаль и повернула к дому, когда на сторожевой башне ударили в колокол и от северных ворот донесся голос дозорного:
— Три человека со стороны леса!
На литейной площадке все побросали работу и, подхватив свои копья, луки, арбалеты, устремились к ограде. С западной и восточной сторон уже бежали караульные, поднимались на лестницы и парапеты.
«Только трое». Ада окаменела. Утром ушли четверо. С ними были модифицированные дрожки, запряженные быком. Друзья бы не оставили повозку и скотину в лесу, не случись нечто ужасное. Пусть даже кто-нибудь ранен, сломал ногу или вывихнул себе лодыжку, его привезли бы на дрожках.
— С севера приближаются три человека! — опять провозгласил дозорный. — Они несут тело! Открыть ворота!
Женщина уронила шаль и помчалась к ограде изо всех сил.
23
За несколько часов до нападения у Хармана появилось недоброе предчувствие.
Прежде всего в этой вылазке не было особой нужды. Одиссей — вернее, Никто, напомнил себе мужчина, для которого коренастый силач с курчавой седеющей бородой так и остался Одиссеем, — решил добыть свежего мяса, выследить хотя бы часть пропавшего скота и провести разведку на северных возвышенностях. Петир предлагал не мудрить и полететь на соньере, но древний грек не согласился, указав на то, что даже в оголившихся лесах тяжело разглядеть с высоты корову или оленя. А кроме того, ему, видите ли, хотелось поохотиться.
— Ну да, и войниксам тоже, — вставил Харман. — Они наглеют с каждой неделей.
Одиссей (Никто) только плечами пожал.
Возлюбленный Ады отправился в эту маленькую экспедицию, твердо зная, что ее участникам и без того было бы чем заняться. Ханне, к примеру, поутру предстояло управлять ранним литьем, ее отсутствие могло смешать распорядок грядущего дня. Петир составлял списки книг, доставленных в библиотеку за последние полмесяца, особо помечая те, которые следовало «проглотить» в первую очередь. Да и сам Никто сулил наконец-то взять соньер и в одиночку полететь на поиски заброшенной станции роботов где-то на побережье водоема, известного в далеком прошлом как озеро Мичиган. А Харман собирался провести весь день, с упорством одержимого пытаясь подключиться ко всеобщей сети, а то и нечаянно, «методом тыка», вычислить новые напульсные функции. А еще он мог бы сопровождать Даэмана, помочь другу забрать маму из Парижского Кратера в Ардис-холл.
Однако сегодня Никто, прежде ни разу не бравший на охоту спутников, отчего-то пожелал общества. Бедная Ханна, сохнувшая по Одиссею вот уже более девяти месяцев — с первой же встречи на мосту Золотых Ворот у Мачу-Пикчу, — настояла на том, чтобы пойти с ним. Тогда Петир, бывший ученик бородатого силача во дни перед Падением — когда тот еще брался наставлять людей в диковинной философии собственного сочинения, — а нынче глядящий в рот одной лишь Ханне, от которой безнадежно потерял голову, заявил, что составит компанию. В конце концов и Харман решил к ним примкнуть… Сам не зная толком почему. Возможно, просто не хотел отпускать злосчастных влюбленных в лес — втроем, на целый день и с оружием.
«Злосчастных влюбленных!» Мужчина улыбнулся своей думе, шагая следом за приятелями по морозному лесу. Это слово — «злосчастный» — впервые попалось ему лишь накануне, в пьесе «Ромео и Джульетта», которую Харман прочел глазами, не прибегая к функции «глотания».
Почти неделю он бредил Шекспиром. Три пьесы за два дня! Мужчина удивлялся, как еще держится на ногах, не то что поддерживает беседу. В мысли врывались самые невообразимые ритмы, разум захлебывался потоками неведомых доселе слов, а главное — Харман вдруг начал осознавать, что это значит — быть человеком, и, заглянув в разверзшиеся перед ним глубины, едва удержался от рыданий.
К стыду своему, он видел причину непролитых слез вовсе не в красоте или мощи прочитанного: в мире, на многие века лишенном литературы, а тем паче театра, уже никто не сумел бы оценить их по достоинству. Нет, горло сжимала заурядная тоска себялюбца:
В преддверии сумерек четверка медленно брела по краю утеса, возвращаясь домой с пустыми руками. Запряженный в дрожки бык неторопливо переставлял ноги, и неудачливым охотникам приходилось подстраиваться под его размеренный шаг. В прежнее время, до Великого Падения, любая повозка невесомо балансировала на одном колесе за счет встроенных гироскопов, а вез ее быстрый войникс. Но теперь, без подпитки, треклятые колымаги не держали равновесия, так что люди повынимали из них механическую начинку, раздвинули дышла пошире и смастерили хомуты для тягловой скотины. На месте единственного изящного колеса «красовалась» пара широких и более устойчивых, надежно укрепленных на специально выкованной оси. Харману эти самодельные устройства казались до обидного нескладными, но, с другой стороны, миновало пятнадцать с лишним веков с тех пор, как человек в последний раз создавал хоть какое- то средство передвижения. Полтора тысячелетия, выброшенных на ветер.
От этой мысли еще сильнее щипало глаза.
Друзья одолели за день около четырех миль — в основном по низким утесам, нависающим над притоком реки, когда-то известной под названием Екей, а еще раньше — Огайо. Дрожки захватили в расчете на тяжелую добычу (хотя Никто прославился тем, что проходил целые мили с убитым оленем на плечах), и вот итог — охотники угрюмо плелись за ленивым быком.
Время от времени двое оставались у повозки, пока их спутники углублялись в чащу, держа наготове арбалеты и луки. Петир захватил одну из немногих дротиковых винтовок, однако четверка предпочитала более бесшумное оружие. Войниксы хотя и не имели ушей, но слышать ухитрялись отлично.
Все утро напролет «старомодная» троица проверяла свои запястья. Непонятно почему, войниксы не показывались ни в одной сети, кроме ближней. С другой стороны, эти твари сами нередко прибегали к ее помощи, выслеживая людей.
Впрочем, теперь это уже не играло роли. К полудню функции отказали полностью. Полагаясь лишь на собственные глаза, охотники все чаще и внимательнее всматривались в кромку леса, шагая по лугам или невысоким утесам.
Северо-восточный ветер пробирал до костей. Старые распределители отключились в день Падения, а до того люди не очень-то нуждались в теплой одежде, так что друзья облачились то ли в плащи, то ли в пальто, грубо сделанные из шкур убитых животных или овечьей шерсти. А вот Одиссей… Никто… похоже, чихал на стужу. Нагрудные латы, похожий на короткую юбку пояс — вот и все, чем он удовольствовался, разве что набросил на плечи красную накидку.
Как ни странно, охотники не встретили ни единого оленя. По счастью, аллозавры и прочие восстановленные из РНК чудовища им тоже не попадались. Обитатели Ардис-холла сошлись на том, что немногих динозавров, которые по сию пору еще охотились на севере, прогнали на юг необычайные морозы. К сожалению, саблезубые тигры, как выяснилось, не собирались мигрировать вслед за крупными рептилиями: Никто первым указал на свежие отпечатки огромных лап неподалеку от следов копыт, по которым большую часть дня шли его товарищи.
