На долю секунды мне кажется, будто кричу я сам. Сколько раз в этой комнате я взывал по ночам к Джозефу Северну, когда боль и лихорадка становились невыносимыми. И он всегда прибегал – увалень с озабоченным кротким лицом и виноватой улыбкой. Порой меня так и подмывало содрать эту улыбку с его губ какой-нибудь мелкой пакостью или едким замечанием. Умирая, трудно оставаться великодушным. Всю жизнь я старался быть добрым, доброжелательным… но к чему мне это теперь, на пороге смерти, когда беда настигла меня самого и я судорожно выхаркиваю ошметки собственных легких в окровавленные носовые платки?
– Северн!
Нет, это не мой голос: меня трясет за плечи Хент. Он до сих пор уверен, что это мое настоящее имя. Я отталкиваю его и снова падаю на подушки.
– В чем дело? Что случилось?
– Вы стонали, – говорит помощник Гладстон. – Кричали что-то.
– Кошмары. Больше ничего.
– Ваши сны не просто сны, – качает головой Хент и, подсвечивая себе лампой, оглядывает тесное помещение. – Какая ужасная квартира, Северн.
Я кисло улыбаюсь:
– Влетает мне в кругленькую сумму – двадцать восемь шиллингов ежемесячно. Семь скуди. Просто грабеж среди бела дня.
Хент хмурится. Резкий свет лампы еще сильнее выделяет морщины, прорезавшие его лицо.
– Послушайте, Северн, я знаю, кто вы. Гладстон рассказала, что вы – воссозданная личность поэта Китса. Его кибрид. Теперь ясно, что все это… – он жестом обводит комнату, черные прямоугольники окон, наши тени, высокую кровать, – каким-то образом связано с вашей истинной природой. Но как? Что за игру затеял с нами Техно-Центр?
– Понятия не имею, – чистосердечно признаюсь я.
– Но это место вам знакомо?
– О да, – отвечаю я. – Еще бы.
– Расскажите о себе, – просит Хент. Его сдержанность и неподдельное участие располагают к откровенности.
И я рассказываю ему о Джоне Китсе, поэте, родившемся в 1795 году, о его недолгой, богатой на горести жизни, о смерти в 1821 году от чахотки, в Риме, вдали от друзей и возлюбленной. Рассказываю о моем инсценированном «исцелении» в этой самой комнате, о решении взять имя художника Джозефа Северна – случайного знакомого, не покидавшего Китса до самой его смерти. И наконец, о кратком пребывании в Сети в качестве наблюдателя, обреченного видеть в своих снах паломников к Шрайку и многое другое.
– Снах? – удивляется Хент. – Вы хотите сказать, что даже сейчас видите сны о событиях, происходящих в Сети?
– Да. – И я пересказываю ему свои сновидения, связанные с Гладстон, гибелью Небесных Врат и Рощи Богов, непонятными событиями на Гиперионе.
Хент не перестает расхаживать по маленькой комнате, меряя своей длинной тенью голые стены.
– А связаться с ними вы можете?
– С теми, кого вижу во сне? С Гладстон? – Я на секунду задумываюсь. – Увы, нет.
– Вы уверены?
Я пытаюсь ему объяснить:
– Меня самого в этих снах нет. У меня нет ни голоса, ни облика… никакого способа дать знать о себе.
– Но ведь иногда вы подслушиваете их мысли? Это так. Точнее, почти так.
– Их переживания словно становятся моими…
– В таком случае оставьте и вы след в их мыслях. Хотя бы намекните, где мы находимся.
– Невозможно!
Хент опускается на стул у кровати. Он как-то сразу состарился.
– Ли, – втолковываю я ему, – даже если бы я мог связаться с Гладстон или с кем-нибудь еще, что толку? Ведь копия Старой Земли с этой комнатушкой и фонтаном внизу находится в Магеллановом Облаке. Даже спин-звездолету потребуется несколько сот лет, чтобы добраться сюда.
– Но можно предупредить их, – отзывается Хент. Кажется, еще немного и он заплачет.
– Предупредить – но о чем? Все худшие предположения Гладстон сбываются буквально на глазах. Думаете, она еще доверяет Техно-Центру? Иначе бы нас не похитили так нагло. События развиваются столь стремительно, что Гладстон не может с ними совладать. Никто не может.
Хент трет глаза, а потом, уткнув подбородок в сплетенные пальцы, как-то странно смотрит на меня.
– А вы действительно воссозданная личность Китса?
Я молчу.
– Почитайте свои стихи. Или же сочините что-нибудь.
Я отрицательно качаю головой. Уже поздно, мы оба изнервничались и устали, мой пульс все еще частит после недавнего кошмара. Я не позволю Хенту разозлить меня.
– Давайте! – не отстает он. – Докажите, что вы улучшенный вариант Билла Китса.
– Джона Китса, – поправляю я.
– Не все ли равно! Валяйте, Северн! Или Джон. Или как там вас еще называют. Хоть один стишок.
– Ладно, – говорю я, не спуская с него глаз. – Слушайте.
– Ну, не знаю. – Хент явно озадачен. – Что- то не похоже на поэта, прославившегося в веках.
Мне остается лишь пожать плечами.
– Вы стонали во сне. Вам опять снилась Гладстон?
– Сегодня – нет. Это был… обыкновенный кошмар. Для разнообразия.
Хент встает, берет лампу и направляется к двери, унося с собой единственный источник света. Я снова слышу журчание фонтана на площади и возню голубей на карнизе.
– Завтра, – примирительно произносит Хент, остановившись в дверях, – мы попытаемся распутать эту головоломку и найти выход из положения. Не может быть, чтобы он не отыскался. Если они смогли перенести нас сюда, значит, можно отсюда выбраться.
– Да, – соглашаюсь я с притворной искренностью.
– Спокойной ночи, – говорит Хент. – И чтобы никаких кошмаров. Договорились?
– Договорились, – снова соглашаюсь я. Врать так врать.
Монета оттащила раненого Кассада от Шрайка. Ее поднятая рука, казалось, пригвоздила чудовище к месту. Выдернув из-за пояса своего скафандра синий тороид, женщина быстро взмахнула им за спиной.
В воздухе повис пылающий золотой овал в человеческий рост.
– Не держи меня, – пробормотал Кассад. – Дай нам закончить.
Там, где лезвия Шрайка пробили защиту, на скафандре запеклась кровь, полуотсеченная правая ступня болталась как тряпка. На ногах полковник удержался лишь благодаря тому, что во время схватки буквально повис на Шрайке, словно в каком-то жутком танго.
– Не держи меня, – повторил Кассад.
– Молчи! – резко бросила Монета. И потом, с нежностью и болью: – Замолчи, милый.
Она втащила его в овал, и Кассад тут же зажмурился от ослепительного света.
От удивления он даже позабыл о боли, раздирающей его тело. Они уже не на Гиперионе – в этом он
