Трое мужчин замерли. Воцарившуюся тишину нарушали лишь шум вентиляторов да тысячи еле слышных звуков, производимых кораблем в полете. Наконец Консул сказал:
– Корабль, дай по мультилинии стандартный опознавательный и наши координаты. Добавь: «Принявших прошу ответить».
Наступила пауза – недопустимо долгая для сверхмощного компьютера – почти ИскИна, которым в сущности являлся корабль. Наконец он ответил:
– Простите, это невозможно.
– Что такое? – изумился Консул.
– Дальнейшие передачи по мультилинии невозможны. Суперструны перестали воспринимать колебания.
– Может, что-то стряслось с мультилинией? – спросил Тео, не отрывая глаз от пустой проекционной ниши. Так зритель смотрит на экран, когда фильм обрывается на самом интересном месте.
Корабль снова надолго задумался, затем резюмировал:
– В сущности, господин Лейн, мультилинии больше не существует.
– Черт побери! – пробормотал Консул и, осушив свой стакан, пошел к бару за новой порцией. – Все то же древнее китайское проклятие.
Мелио Арундес поднял глаза.
– О чем вы?
Консул сделал большой глоток.
– Древнее китайское проклятие, – повторил он. – «Чтоб ты жил в интересное время».
Словно компенсируя потерю мультилинии, корабль включил внутрисистемные радиоканалы и перехваты переговоров по узким пучкам, транслируя одновременно в реальном времени изображение сине-белого шара Гипериона, который поворачивался и разрастался по мере приближения.
Глава сорок пятая
Я выхожу из инфосферы Сети за миг до исчезновения всех ее выходов и входов.
Странно и дико наблюдать, как мегасфера пожирает самое себя. Ламия Брон восприняла ее когда-то как организм, полуразумное существо, схожее больше с экосистемой, чем с городом, и была права. Теперь, когда нуль-сеть прекратила свое существование, мир, заключенный
Метасфера, разумеется, никуда не делась. Но теперь в ней страшнее, чем когда бы то ни было.
Черные леса неизвестного пространства-времени.
Голоса ночи.
Львы.
И тигры.
И медведи.
Связующая Пропасть корчится в конвульсиях, транслируя в человеческую вселенную единственную свою информацию – крик. Так волны землетрясения проходят сквозь толщу камня.
Пролетая над Гиперионом, я не могу сдержать улыбку. Похоже, аналогу Бога надоело попустительствовать муравьям, царапающим всякую ерунду на его пятках.
В метасфере я что-то не заметил Бога – ни одного из них. Впрочем, я и не ищу их: у меня и без того хватает проблем.
Черные вихри входов в Сеть и Техно-Центр исчезли, удалены из пространства-времени, словно бородавки. Исчезли в полном смысле этого слова – как волны, когда проходит шторм.
Похоже, я здесь так и застряну, если не отважусь бросить вызов метасфере.
А я не решаюсь. Пока.
Но ведь я хотел попасть именно сюда. От инфосферы в системе Гипериона почти ничего не осталось – жалкие крохи на планете и несколько нитей между кораблями ВКС исчезают буквально на глазах, как лужицы под солнечными лучами, но сквозь непроглядную тьму метасферы, словно маяки, светятся Гробницы Времени. Если нуль-каналы походили на черные вихри, то Гробницы – на отверстия, из которых льется ослепительное сияние.
И я устремляюсь к этому свету. До сих пор я был только Предтечей, персонажем и зрителем чужих снов. Настало время сделать что-нибудь самому.
Сол Вайнтрауб ждал.
Прошли часы с того момента, как он отдал свое единственное дитя Шрайку, и несколько дней с тех пор, как он последний раз ел или спал. Вокруг то бушевала, то утихала буря. Гробницы светились и громыхали, как взбесившиеся реакторы, а темпоральные приливы по-прежнему сотрясали долину. Но все это время Сол ждал, прильнув к каменным ступеням Сфинкса. Ждал и сейчас.
В полуобмороке, измученный усталостью и страхом за дочь, Сол вдруг обнаружил, что мозг его лихорадочно работает, а голова ясна как никогда.
Почти всю жизнь, с самого начала своей научной деятельности, Сол Вайнтрауб, историк-филолог- философ, занимался этическими аспектами религии. А ведь религия и этика далеко не всегда – точнее, очень редко – совместимы. Требования, налагаемые на человека религиозным абсолютизмом, фундаментализмом или релятивизмом, зачастую отражали худшие черты современной культуры или просто предрассудки, но не принципы, которые помогли бы людям и Богу сосуществовать на основах подлинной справедливости. Самый знаменитый труд Сола – «Авраамова дилемма» (в конце концов он остановился на этом названии, и неожиданно для автора книга сделалась бестселлером, хотя писалась для узкого круга коллег) – родился в годы, когда Рахиль таяла от болезни Мерлина. Сол подвергал в нем детальному анализу труднейший выбор, стоявший перед Авраамом, – подчиниться или не подчиниться приказу Бога, принести или не принести в жертву ему сына.
Сол писал, что примитивные времена требуют примитивного повиновения. Потомки Авраама духовно выросли: родители уже предлагали в жертву самих себя, как это было в мрачный период печей, запятнавших историю Старой Земли. Теперь же, как он полагал, вообще не могло быть речи о жертвоприношении. Каков бы ни был образ Божий в человеческом сознании – рассматривать ли его как проявление подсознания со всеми его реваншистскими потребностями или как сознательное стремление к нравственному совершенству, – необходимо отказаться от самой идеи жертвоприношения. Жертвоприношение – и согласие на него – вписано в историю человечества кровавыми буквами.
И все же несколько часов – несколько эпох назад Сол Вайнтрауб собственными руками передал единственное дитя отродью смерти.
На протяжении многих лет голос из сна приказывал ему совершить это. И всякий раз Сол отказывался. Он согласился лишь когда времени не осталось, а надежда умерла. Когда он понял, что голос, который он и Сара все эти годы слышали во сне, не был голосом ни бога, ни дьявола, ни Шрайка.
То был голос их дочери.
Скорбь на миг отступила, и Сол неожиданно осознал, почему Авраам согласился принести в жертву Исаака, сына своего, как повелел ему Господь.
Авраам сделал это не из покорности.
И не потому, что любовь к Богу пересилила в нем любовь к сыну.
АВРААМ ИСПЫТЫВАЛ БОГА.
Отвергнув в последний момент жертвоприношение и отведя нож, Бог в глазах Авраама и сердцах его потомков заслужил право стать его, Авраамовым Богом.
И Сол содрогнулся, представив себе, что значила для Авраама его решительная, лишенная какого бы то ни было притворства позиция, искренняя готовность принести сына в жертву, укрепившая связь между Высшей Силой и человечеством. В глубине души Авраам знал, что решится убить сына, и Бог, каков бы ни
