примиряется с этим без малейшего недоумения и досады несомненно думая что это неизбежно что всегда и везде при любых обстоятельствах — будь то в гостиной или на войне — встречаются тупые невоспитанные люди, и подумав так — то есть напомнив себе об этом — начисто забывает о том кто его перебил, вычеркивая его из своих мыслей переставая видеть прежде даже чем отведет взгляд, переставая и в самом деле смотреть туда где ничего не было, и вскинув голову возобновляет с этим младшим лейтенаптишкой неторопливую беседу какую ведут обычно два всадника едущие рядом (будь то в манеже или на ипподроме) и где речь конечно идет о лошадях, о товарищах по выпуску, об охоте или о скачках. И я как бы снова переношусь туда, вижу все это: тенистую зелень и женщин в платьях из набивного шелка, которые стоят или сидят в железных садовых креслах, и мужчин в светлых бриджах и сапогах которые, слегка склоняясь над дамами, разговаривают, похлопывая стеком по сапогам, яркие пятна (красно-бурые, сиреневые, розовые, желтые) лошадиных попон, женских платьев и рыжей кожи сапог выступающие на пышной зелени листвы, и ту особую разновидность женщин к которой не просто принадлежат но которую составляют исключив всех прочих дочери полковников или дворянских фамилий: чуточку бесцветные, невыразительные и хрупкие, с длинными и нежными обнаженными руками в коротких белых митенках как у пансионерок и в платьях тоже как у пансионерок, долгое время (даже после замужества, даже после рождения второго или третьего ребенка) сохраняющие этот девический вид (до тех пор пока — годам этак к тридцати пяти — не произойдет в них резкая перемена и в облике их появится что-то мужеподобное, лошадиное (нет, отнюдь не кобылье: а именно лошадиное) теперь они курят и беседуют об охоте или скачках как мужчины), и снова слышу легкое жужжание голосов повисшее в воздухе под тяжелой листвой каштанов, голосов (женских или мужских) которые умеют всегда сохранять благопристойность, оставаясь ровными и совершенно ничего пе выражающими употребляют ли они самые грубые даже солдатские выражения, обсуждают ли случки (животных или людей), денежные вопросы или конфирмацию они неизменно звучат все с той же неуместной галантностью и любезной непринужденностью, и жужжание этих голосов сливается с непрекращающимся глухим скрипом сапог и перестуком высоких каблучков по гравию, застаиваясь в воздухе, переливаясь всеми цветами радуги, и я опять вижу неосязаемое облачко золотистой пыльцы повисшее среди зелени этого мирного вечера напоенного ароматом цветов, навоза, духов, и его…
«Нда!..» пробурчал Блюм (теперь мы лежали в темноте то есть громоздились наслаивались подобно черепице друг на друга так что не могли рукой или ногой пошевелить не наткнувшись вернее не спросив предварительного разрешения у чужой руки или у чужой ноги, задыхаясь, обливаясь потом мы судорожно глотали воздух точно рыбы выброшенные на песок, вагон в который уж раз остановился среди ночи, слышно было только шумное дыхание легкие с отчаянными усилиями втягивали в себя густые человеческие испарения тошнотворную вонь исходившую от всей этой груды тел словно мы были уже мертвее мертвецов раз способны были осознать это словно бы темнота потемки… Я чувствовал их угадывал их кишепие и то как медленно наползают они друг на друга точно рептилии среди удушливого запаха испражнений и пота, и старался припомнить сколько времени мы находимся в этом поезде один день и одну ночь или одну ночь одии день и еще одну ночь но это не имело никакого смысла поскольку время не существует Который сейчас час спросил я можешь разглядеть? Черт побери отозвался он что это тебе даст что это изменит вот когда рассветет и тебе непременно захочется увидеть наши мерзкие рожи трусов и побежденных эахочется увидеть мою мерзкую еврейскую рожу они Ну сказал я ладно ладно), Блюм повторил: «Нда. И тогда прямо в упор по нему дали эту автоматную очередь. Может разумнее было бы с его стороны.
— Да нет: послушай… Разумнее! Черт тебя подери да что такое разум… Послушай: однажды он уплатил за нашу выпивку. То есть, думаю, не так ради пас самих: из-за лошадей. То есть решил что их должно быть мучает жажда ну и тогда в свой черед…» А Блюм: «Уплатил за выпивку?», а я: «Да. Было такое… Послушай: все вроде как иа рекламной картинке одной из марок английского пива, знаешь? Старинный постоялый двор, стены сложенные из темно-красного кирпича со светлыми швами, забранные в мелкий переплет окна, выкрашенные белой краской рамы, по двору с медным кувшинчиком в руке идет служанка и грум в желтых кожаных крагах с язычками подобрав кудри поит лошадей и тут же группа кавалеристов в классической позе: поясница изогнута, одна нога в сапоге выставлена вперед, согнутая рука с зажатым в кулаке хлыстом упирается в бедро в то время как другая рука поднимая кружку с золотистым пивом протягивает ее к окну второго этажа где можно заметить, увидеть мелькнувшее за занавеской личико точно сошедшее с пастели… Да: с той лишь разницей что всего этого и в помине не было вот только кирпичные стены, но и те грязные, а двор скорее напоминал двор какой-нибудь фермы: задний двор трактира, кабачка, с грудой пустых ящиков из-под лимонада и бродившими повсюду курами и сохнувшим на веревке бельем, а вместо белого передничка с нагрудничком на трактирщице было просторное полотпяное платье в мелкий цветочек какие обычно продают на толкучке под открытым небом и шлепанцы на босу ногу и казалось она была не так уж поражена нашим поведением, словно было делом самым обычным что, стоя здесь в полном обмундировании, каждый из нас не спеша осушал бутылочку пива, он с младшим лейтенантом как и подобает чуть в сторонке (я даже не знаю выпил ли он пива, думаю что нет, просто пе представляю как бы это он стал пить прямо из горлышка), в одной руке мы держали бутылку другая покоилась на крупе лошади которая пила из колоды, и было это совсем рядом с той дорогой где через каждые десять метров на обочине валялся труп мужчины (или женщины, или ребенка), или опрокинувшийся грузовик, или сгоревшая машина, и когда оп расплачивался — потому что расплачивался именно оп — мне видно было как рука его не спеша скользнула в карман, под мягкую серо-зеленую ткапь элегантных бриджей, как на материи вздулись два бугра от согнутых большого и указательного пальца которыми оп ухватил портмоне, извлек его на свет божий и отсчитал монеты в ладонь трактирщице с той же невозмутимостью как если бы он платил за оранжад или за какой — нибудь шикарный напиток в баре на ипподроме Довилля или Виши…» И снова я как бы увидел все это: четко вырисовываясь на фоне неповторимой, почти черной* деленц густых каштанов под звон гонга выезжают жокеи готовящиеся к заезду, обезьяноподобные, восседающие на изящных грациозных лошадях, в солнечных пятнах проплывают друг за дружкой разноцветные жокейские камзолы, в таких сочетаниях: Желтый камзол, перевязь и шапочка синие — на черно-зеленом фоне каштанов — Черный камзол, синий Андреевский крест и шапочка белая — черно-зелепая стена каштанов — Клетчатый сиие-розовый камзол, шапочка синяя — черно-зеленая стена каштанов — Вишнево-синий полосатый камзол, шапочка небесно-голубая — черпо-зелепая стена каштанов — Желтый камзол, желто-красные кольца рукавов, шапочка красная — чернозеленая стена каштанов — Красный, простроченный серым, камзол, шапочка красная — черно-зеленая стена каштанов — Голубой с черными рукавами камзол, шапочка и полоска на рукавах красные — черно-зеленая стена каштанов — Гранатовый камзол с гранатовой же шапочкой — черно-зеленая стена каштанов — Желтый камзол с зеленой полосой на поясе и рукавах, шапочка красная — черно-зеленая стена каштанов — Синий с красными рукавами камзол, полоска на рукавах и шапочка зеленые — черно — зеленая стена каштанов — Фиолетовый камзол с вишневым Лотарингским крестом, шапочка фиолетовая — чернозеленая стена каштанов — Красный в синий горошек камзол, рукава и шапочка красные — черно-зеленая стена каштанов — Каштановый с голубой полосой на поясе камзол, шапочка черная… блестящие камзолы скользят на темно-зеленой стене листвы, блестящие камзолы, танцующие солнечные пятна, лошади с танцующими именами — Карпаста, Миледи, Зейда, Нагаро, Романс, Примароза, Рисколи, Карпаччо, Вайлд-Риск, Самарканд, Шишибю — молодые кобылки переступающие своими точеными ножками и сразу же отдергивающие их точно обжегшись, танцуя, словно бы парящие, танцующие в воздухе, не касаясь земли, гонг, звенящая медь, звенящая не переставая, и бесшумно скользящие друг за дружкой переливающиеся разноцветные жокейские камзолы в этом изысканном послеполуденном свете и не глядя на нее проезжает Иглезиа в розовом камзоле за которым словно бы тянется благоухающий след аромат ее кожи, словно бы она накинула ему на спину свое шелковое белье, еще теплое, еще хранящее запах ее тела, и над ним желтый и печальный профиль хищной птицы, согнутые колени маленьких ног высоко подняты, весь он как- то подобрался сидя на своей золотисто-рыжей величаво ступавшей, роскошной кобыле, с роскошными боками (и этот роскошный крутой круп, и ноги сотворенные не для того чтобы плестись шагом а для того чтобы скакать галопом, и длинные задние поги, которыми она перебирает с такой поразительной грацией, с такой высокомерной небрежностью, и длинный более светлого тона хвост колышется, весь в солнечных бликах), и вот последние камзолы теперь уже со спины (темносиний с красным Андреевским крестом, коричневый в сипий горошек), исчезают за весами, за строением с соломенной крышей, с ложнонормандскими балками, и наконец она (она которая тоже головы не повернула, ничем не показала, что увидела его) сидевшая в тени листвы, в этом железном садовом кресле, и может быть державшая в
