распространялись слухи о том, что, по словам Черутти, Италия ответит на применение нефтяных санкций объявлением войны. Лаваль и его газетные прихвостни продолжали этот шантаж угрозой войны до тех пор, пока победа Италии не была окончательно обеспечена.
Левые обвиняли Лаваля в том, что он продал Абиссинию еще во время своей получасовой беседы с Муссолини в Риме. Он упорно отвергал это обвинение. «Ни в состоявшемся соглашении, ни в переговорах, которые предшествовали ему или следовали за ним, не было ничего, что могло бы поощрить Италию к войне», — сказал он в речи, произнесенной в палате депутатов.
Лаваль отправил даже специального посланца в Рим — просить, чтобы Муссолини снабдил его документальным подтверждением того, что в римских переговорах Франция в его лице не приняла на себя никаких обязательств по абиссинскому вопросу. Письмо от Муссолини не заставило себя долго ждать. Но оно было так неудовлетворительно, что Лаваль не дерзнул опубликовать его.
Правду о римских переговорах раскрыли два ближайших сотрудника Муссолини — маршал де Боно и Роберто Фариначчи. Маршал, который предводительствовал итальянскими войсками в Абиссинии на первой стадии войны, писал в своей книге об абиссинской кампании «Год шестнадцатый»: «Около этого времени (в январе 1935 года) в Риме происходили переговоры с Лавалем, которые дали нам основание рассчитывать, что в случае, если нам придется предпринять операции в Восточной Африке, Франция не будет чинить нам никаких препятствий».
Роберто Фариначчи, бывший генеральный секретарь фашистской партии, заявил в «Лаворо фашиста», что во время как римских, так и стрезских переговоров, Лаваль предоставил Муссолини полную свободу действий в Абиссинии.
Таким образом, лавалевские опровержения имели не больше цены, чем клочок бумаги.
Сенатские выборы в октябре 1935 года показали явный сдвиг влево. Впервые в верхнюю палату Третьей республики вступили два сенатора-коммуниста. В те же самые дни обе конфедерации труда, реформистская и унитарная, слились в одну организацию, насчитывающую полтора миллиона членов. Массы определенно левели. Если правые хотели остановить этот поворот влево, то нельзя было больше терять времени.
31 октября наша газета получила сведения, согласно которым полковник де ла Рок сообщил Лавалю, что его организация закончила приготовления к путчу. На совещании со своими союзниками де ла Рок заявил, что на этот раз ничто его не остановит. Теперь, когда во главе правительства стоит решительный и твердый Лаваль, а не тряпка Думерг, успех переворота обеспечен.
В третий раз за два года Париж был на волосок от жестокого и кровавого мятежа. Найденные впоследствии документы показывают, что полковник де ла Рок действительно завершил все приготовления, вплоть до мельчайших подробностей. Опираясь на армию и на поддержку Лаваля, он имел очень большие шансы на успех. Враждебные ему массы были невооружены. Он рассчитывал сломить их сопротивление в Париже в течение четырех-пяти дней.
Но ему не пришлось начать бой. В последний момент Лаваль отменил выступление. В первых числах ноября Лаваль провел целую ночь у себя в кабинете, совещаясь со своими ближайшими сподвижниками: делать прыжок в неизвестность или нет? На столе у него лежала кипа донесений со всех концов страны. Эти донесения показывали, что идея Народного фронта прочно утвердилась в среде рабочего класса и значительной части мелкой буржуазии. Генеральная конфедерация труда, а также социалистическая и коммунистическая партии обратились к своим сторонникам с призывом быть готовыми к нападению врага. Ответом на всякую атаку было бы немедленное объявление всеобщей забастовки. При тогдашнем настроении рабочих забастовка, по всей вероятности, была бы полной — на все сто процентов. Имелись также признаки брожения в армии. Большинство офицеров сочувствовало «Боевым крестам» и другим фашистским лигам, но рядовые солдаты были настроены иначе. Их симпатии определялись теми настроениями, которые господствовали у них дома — в их родных городах и деревнях. Это были по большей части сыновья крестьян, а родители твердили им, что экономическая, в частности сельскохозяйственная, политика Лаваля не улучшила, а ухудшила положение в деревне.
Вот почему, несмотря на то, что, по мнению полковника де ла Рока, все преимущества были на его стороне, Лаваль протрубил отбой. Годовщина «дня перемирия» прошла в крайне напряженной атмосфере, но без каких-либо серьезных инцидентов. Фашистские организации проиграли еще один раз.
Считаясь с настроением избирателей, конгресс радикалсоциалистов решительно высказался в пользу «мощного сплочения всех сил страны, твердо намеренных преградить путь врагам республики». Казалось, что кабинет Лаваля погиб.
Но его спас сюрприз, преподнесенный Лавалем палате депутатов. Во время горячих дебатов баскский депутат Жан Ибарнегарэ, парламентский представитель «Боевых крестов», выступил с заявлением, что его организация готова разоружиться, если то же самое сделают военизированные организации левых. Этот жест был рассчитан очень удачно. Все ожидали, что Ибарнегарэ набросится на левых с безудержной, яростной бранью. Это была его обычная манера. Вместо того он выступил с совершенно неожиданным предложением о перемирии.
Тотчас же после его речи Леон Блюм от имени социалистов и Морис Торез от имени коммунистов заявили о своем согласии на это предложение. Они действовали без всякой хитрости, без всякой задней мысли. У левых не было никакого оружия и никаких военизированных организаций. Что же касается «Боевых крестов», то они, разумеется, и не подумали сдать свое оружие властям. Но театральный маневр Ибарнегарэ влил новую жизнь в лавалевский кабинет.
Перепалка между Англией и Францией по вопросу об Абиссинии вступила тем временем в новую фазу. Обе державы старались свалить друг на друга ответственность за банкротство Лиги наций. Лондон поставил Лавалю вопрос в упор: может ли английский флот, если он подвергнется нападению в Средиземном море, рассчитывать на помощь французского флота? Ответ Лаваля был «слишком многословным, чтобы его можно было принять за «да». Но в то же время его нельзя было толковать как «нет».
Эта дипломатическая игра закончилась после парламентских выборов в Англии. Лондон обратился к Лавалю с предложением, чтобы обе демократические державы Запада наметили план посредничества с целью прекращения итало-абиссинской войны. Но этот план, по существу, полностью отдавал Абиссинию на произвол Муссолини. Большая часть Абиссинии должна была отойти к Италии, а в остальных районах Италия получала экономические преимущества. Это давало Муссолини возможность проглотить остатки Абиссинии, когда ему заблагорассудится.
План разрабатывался под покровом тайны. Нельзя было разглашать ничего, пока Муссолини не даст письменного согласия, ибо тогда и негусу Хайле Селассие, который попадет под жесточайшее давление, не останется ничего другого, как принять предложенный план.
Предполагалось опубликовать план только после того, как на него согласятся обе стороны. А тогда, сколько бы ни возмущалось общественное мнение, сделка будет осуществлена.
Хор был до такой степени уверен в успехе, что поехал отдыхать в Швейцарию. Лаваль сидел в Париже, с нетерпением ожидая ответа из Рима.
Но все тщательные расчеты были опрокинуты двумя французскими журналистами. Пертинакс и Женевьева Табуи опубликовали план Хора—Лаваля до ответа Муссолини. Лаваль утверждал, что они получили информацию от одного из высших чиновников французского министерства иностранных дел. В журналистских кругах считали, что секрет сознательно выдал один из собственных министров Лаваля. Ходили также слухи, что Муссолини сам позволил этим сведениям просочиться в печать. Таким путем он хотел отомстить за санкции, которые крайне раздражали его, хотя они и были неэффективными и применялись весьма слабо.
Но так или иначе, опубликованный в газетах план вызвал бурю негодования.
Лаваль покинул палату с улыбкой на устах. Он наскреб жалкое большинство в двадцать голосов. «Ну и хватит, чтобы продержаться до выборов», — сказал он мне в кулуарах.
Но не прошло и месяца, как кабинет Лаваля пал; это было в январе 1936 года. Подчиняясь настроениям, охватившим страну, Эррио вышел в отставку. Это решило судьбу правительства Пьера Лаваля.