водкой, но мы ведь вчера ели пельмени и запивали водкой», – словно оправдывался он. «И завтра будем есть и запивать». «То есть остаемся?» – с надеждой спросил я, зная, какие сложные у него отношения с поварами и официантами. Сложность заключалась в том, что Андрей любил вкусную еду и хороший сервис и ему не всегда отвечали взаимностью. В данном конкретном месте он не съел ничего, лишь выпил бокал красного вина и потому с трудом сдерживал раздражение. «Закажи пиццу», – легкомысленно посоветовал я. «Ты считаешь, что пиццу нельзя испортить? Давай лучше доедай это, – он хотел сказать “говно”, но сдержался, – и пойдем отсюда». – «И что ты будешь делать голодный?» – «Ты действительно хочешь это знать?» – «Ну, да». – «Съем что-нибудь в гостинице, выпишу двух местных блядей и постараюсь мотивировать их на хорошее обслуживание. Тебе не предлагаю».
– Что-нибудь не так? – спросила улыбчивая девочка-официантка, глядя на его нетронутую тарелку.
– Все нормально, – ответил он, – счет принесите, пожалуйста.
– Так вы же не скушали ничего.
– Аппетита нет, – то есть, по моим понятиям, он проявлял чудеса выдержки, понимая, что девушка ни в чем не виновата.
– Так я сейчас шефа позову, – тревожно сказала девушка.
– Не надо, – сказал я вместо Андрея, но призыв не достиг цели. Минуты через две у нашего столика появился здоровый румяный гренадер в белом фартуке и белой поварской шапочке.
– Какие-то проблемы? – радостно спросил он. Они все в этом ресторане были очень позитивные.
– У кого проблемы? – поинтересовался Андрей.
– Ну, мне сказали, у вас проблемы, – слегка смутился добрый молодец и от смущения еще больше разрумянился. – Еда, сказали, вам не понравилась.
– Не понравилась, – грустно подтвердил Андрей. – Это как называется у вас в меню? – он показал пальцем на свою тарелку с надрезанным куском мяса.
– Стейк по-флорентийски, – добросовестно доложил повар.
– А вы во Флоренции были? – спросил Андрей.
– Нет.
– И кто вас учил готовить? По-флорентийски?
– Так приезжал один итальянец тут, когда открывались, да хозяин выгнал его через две недели – пил больно много.
– То есть никто не учил?
– Получается, что никто, – виновато признался повар и совсем раскраснелся.
– В армии-то поваром служил? – не унимался Андрей.
– Ну да.
– А потом, значит, прямо сюда и сразу стейк по-флорентийски. Пельмени-то, небось, хорошо лепишь?
– Могу, – улыбнулся повар.
– Ну и лепил бы. И самому в радость, и людям приятно. Пельмени-то мама учила?
– Бабка.
– Ну вот, всему учиться надо. Тебя как зовут?
– Витек.
– Давай, Витек, удачи тебе, – и он встал и протянул повару руку.
– Спасибо вам, – искренне сказал Витек.
– Спасибо вам, – радостно подтвердила подошедшая женщина-метрдотель. – Заходите к нам еще, – и сама вдруг засмеялась.
– ...Вот так из дурацкой ситуации получилась хорошая и смешная, – это я заканчивал уже для Насти. И рассказ мой, и вообще все слова в ее присутствии казались такими же пресными и сухими, как тот флорентийский стейк. О чем я тоже ей сказал.
– Это ты так чувствуешь или просто заигрываешь со мной? – спросила Настя, поигрывая кольцом на пальце.
– Чувствую. Я могу тебя спросить?
– Конечно. Почему я позвонила?
– Да.
– И какие версии?
– Версия всего одна, и та очень слабая. У тебя оказался свободный вечер, что-то сорвалось, ты перебирала, кому позвонить, но все равно не понятно, почему я. Считай, что у меня нет версии.
– Можно, я не буду сегодня объяснять? – мне показалось, она сказала это немножко даже с грустью, но главным было это неожиданное «сегодня». То есть она предполагала, что может быть еще и другой раз?
– А ты как оказался вечером свободен?
– Жена уехала в командировку, – честно сказал я.
– Значит, у тебя совсем свободный вечер?
– Да.
– Пошли в кино. Ты ходишь в кино?
– Ну да, иногда.
– А я очень люблю. Я часто одна хожу.
– Да ладно...
– Правда. Ты ведь ничего обо мне не знаешь, а то, о чем думаешь, – все неправильно.
– А что я думаю неправильно?
– Ну, вот видел, как меня в аэропорту встречают, – подумал что-то. Очень много стереотипов. У всех. У тебя тоже.
– Ух ты, – сказал я, – так нельзя. Это нечестно.
– Что нечестно?
– Нельзя быть такой красивой и такой умной. Ты представляешь, сколько женщин ты обделила? И тем и другим.
– Значит, так надо, – спокойно сказала Настя, закидывая пальчиками в рот свежую ягоду ежевики, – я все-таки уговорил ее съесть хоть что-нибудь. – Я же в этом не виновата. И потом, думаю, что не такая уж я и умная, просто много с умными людьми разговаривала.
– И не такая уж красивая, – я чуть-чуть решил подразнить ее.
– И не такая уж красивая, – совершенно серьезно ответила Настя. – Высокая, стройная, лицо приятное, а главное, молодая, разве это красота?
– То есть ты серьезно так думаешь?
– Да. Красота – это другое совсем. Вот Софи Лорен знаешь? Вот это красота.
– Нет, не знаю.
– Правда? Разве такое бывает? Ты что, кроме маркетинга своего, ничего больше и не знаешь?
Вот это интересно. Двадцатилетняя девушка, блондинка, потенциальная героиня всех анекдотов, задает мне вопрос, который мне самому и в голову не приходил. А что я вообще знаю, кроме своей работы?
– Я тебя не обидела? – тихо спросила Настя. – Это есть у меня такое – что думаю, то и говорю. Ты, наверное, много еще чего знаешь и умеешь – в теннис играешь, на горных лыжах, может, даже в гольф... Английский, наверное, хорошо знаешь, может, еще французский или испанский.
– Угу, – кивнул я, соглашаясь.
– Значит, все-таки обиделся?
– Почему испанский? – спросил я.
– Не знаю, мне кажется, так полагается – английский обязательно, уже потом французский или испанский. Так ведь для работы лучше.
– Откуда ты все это знаешь? – не выдержал я. – Ты не можешь этого знать. Кто-то умный и взрослый тебе рассказал это все и много еще чего, и ты запомнила, а теперь сидишь и рассуждаешь, блин, какие языки лучше знать для работы.
– Костя, не злись, – она накрыла мою ладонь своей, – ну рассказал мне кто-то или сама я поняла, чего ты? Вся Латинская Америка, кроме Бразилии, говорит по-испански, во скольких там штатах в Америке
