отталкивает. На берёг ступил — все тот же, как был. Ниже плеч вьются волосы цвета спелого колоса, в ясных глазах огоньки играют. Растет в нем крепкая вера, что дойдет, что найдет далекое счастье, путь к которому отец прокладывал.
Что у матери в прощальный час просили, оба брата полной мерой получили. Оглянулись назад — ни сундука, ни речки, ни девушки. Старший младшего брата сторонится, молвить слово с ним опасается. Были родными, разошлись чужими в разные стороны. Мрачный Угрюм пустился семь сосен с черными поясами искать, Арефа — отцовскую дорогу продолжать.
Птицы Угрюма стороной облетают, лесные звери дорогу ему уступают — слышат в нем беспощадную злобную силу. В ночь ему не спится, днем спокойно не сидится — торопится Угрюм кладом завладеть, чтобы никто его опередить не мог.
Широкий крест над бором увидал, меченые сосны в темноте отыскал — взялся за заступ. День копает, покоя не знает. Ночь копает, покоя не знает. Сквозь землю видит укрытое в ней богатство.
За весной лето проходит, осень зиму за собой выводит. Снова зима широкие поля цветам уступает — Угрюм ни зимы, ни лета не замечает, высокого солнца в небе не видит. Сидит день и ночь в глубокой яме, на вольный свет не вылезает. Поднимает, толкает в землю тяжелый заступ неумолимая жадная сила.
Добрался до седьмой, глубины — ухватил алмазный ларец. И наряды под крышкой, и золото, и каменья горят самоцветные. В ширину, в глубину волшебный ларец раздвигается — богатство в нем прибавляется. Обильная досталась добыча, да хлопот с ней много. Не находит места Угрюм, куда алмазное сокровище положить, за какими неприступными дверями схоронить. Стоит, мелкой дрожью дрожит над каменьями. Близко дикие звери ему представляются. Безвестные люди в темноте осторожно подбираются, дорогую добычу отбить, унести пытаются.
В отчем доме жил — в материнской ласке радость находил. С младшим братом был — его звонкие песни слушать любил. С алмазным ларцом под широким крестом и радость, и песни его оставили. Каждого шороха пугается, каждого кустика опасается. Семью замками алмазный ларец пронизал, тяжелыми цепями к сосне приковал — нет покоя. И страх, и тоска могучую силу подтачивает, жадную тревогу на лютую злобу оборачивает. Мог бы — землю в море утопил, мог бы — солнце в небе остановил. А оно идет да идет, мерным шагом год за годом отсчитывает. Над сокровищем Угрюм жалко старится, ослабевшими руками на алмазный ларец опирается.
Арефа тем временем по отцовской дороге дальше, выше идет, новый след за собой кладет. Через лес широкие прорубки прорубает, с гор завальные камни скатывает, через бурные реки настил мостит. Что тому неприступные горы, что тому когтистые звери, в ком живет негасимая вера! А упорством и доброй силой с колыбели родители Арефу не обделили.
Поднимается он раньше солнышка. В путь пускаясь, отцу поклонится, светлой памяти его поклонится. В тихом ветре слышит ответное напутствие. Обернется в другую сторону, где родная мать успокоилась, — ей сыновним поклоном поклонится. «Не печалься обо мне. Иду, матушка! Слышишь, матушка? — дальше отцовской дорогой иду!»
Выйдет солнце на край земли — и ему Арефа улыбается, светлым словом восход приветствует. И легко на сердце, и радостно, и нелегкая работа ладно спорится. С легким хрустом топор в вековые деревья идет, со звоном гранитные глыбы бьет — далеко горячие искры сыплются.
Где-то легкие волны колышутся где-то звонкая песня слышится. Цветут по кустам подснежники их сменяют серебряные ландыши. Полевые ромашки Арефу к себе зовут широколистые купавы по озерам цветут, загораются в лесной зелени свечи яркие.
Арефа — орлиное имя. Кружат вольные орлы над Аре-фой оглашают высь победным клекотом. Утомится — девушка является, та, что на тропинке братьям встретилась. «Помнишь черный сундук, Арефа? Помнишь жаркий поток, Арефа?»
Будто спрашивает. Будто улыбается, ободрить усталого старается. Косы длинные сплетает, расплетает, и сама — как тогда — молодая.
Отдохнул Арефа под ночным туманом. Снова раньше солнца поднялся.
Ох, какая глубокая трясина! Ох, какая неприступная вершина! Он деревья в трясину роняет. Он высокой горы достигает. Он завалы тяжелые рушит. Он ступени гранитные рубит. По ступенькам все выше, все выше! Вот вершину рукой достанет! Голубой дворец за вершиной. В нем живет желанное счастье.
Подступает, спешит Арефа напрягает усталые силы. Голубое сияние видит. Ту, далекую, песню слышит, что певала мать над колыбелью.
Высоко топор поднимает, тяжело его опускает.
Зазвенел топор — раскололся. И упал на камни Арефа, головой приник к крутой вершине на последнем, трудном перевале. Над Арефой звездное сиянье, позади него — широкая дорога.
«Выходи, молодая смена! Расправляй орлиные крылья!»— будто кличет Арефа с перевала.
Кто пройдет перевал последний, где топор уронил Арефа, тот руками обнимет счастье. Пусть счастливый тогда не забудет. Пусть тогда постучится в гору: «Мы пришли! Мы дошли, Арефа! Мы твою дорогу одолели!»
Молодым идти к той вершине, им и складывать новую сказку».
— Вот теперь-то уж давайте хорошенько попрощаемся, — не дав нам после сказки опомниться, разом шагнула из-за стола хранительница старого бора. И увидел я, растерявшись, что и у строгой черноволосой бабки глаза тоже бывают мокрыми.
По знакомым местам
Гуляев, должно быть, давно по городу гуляет. И наша тощая поклажа в походные узелки увязана. На Лосье шли— тяжело несли, в обратный путь налегке собираемся. Размочаленные лапти позади землянки брошены, запасные на ноги обуты. Артельный котел, чтобы спину не тер, в сторожку отнесли.
— Приедем зимой за дровами — и его увезем.
Небо над Ярополческим бором серое, легким дождичком накрапывает. Кончилось сухое бабье лето, мочливая осень начинается.
Старшие втроем на скамейке под серой березой сидят, по прощальной над Лосьим озером докуривают, предстоящие версты на время прикидывают.
— А другой дорогой отсюда можно пройти до нашей деревни? — интересуется Ленька.
— Кому семь верст не крюк, тому и по другой можно, — не возражает дедушка.
— Что-то новенькое на прощанье сочинил? — внимательно посматривает Сергей на брата.
Ленька стойко братнин пытливый взгляд выдерживает.
— А чего новенькое?! Может, там лучше дорога будет, торная. Вот пройти направо немножко…
— Потом назад немножко, — подсказывает Сергей. Ленька оглядывается на Васька и подтверждает:
— И назад тоже немножко.
— Потом еще немножко?
— Нет, больше назад не нужно. Дальше прямо вдоль истока, как вода льется.
— А ты ходил по этой дороге?
И Сергей выясняет, что не Ленька, а Васек вдоль истока тропинку знает, по которой на дорогу можно выбраться.
— Счастливо заплутаться! — разгадав стакнувшуюся «троицу», машет рукой.
— Дудки! — тоном выше поднимает младший брат. Вовка Дружков и к нам присоединиться порывается, и от дедушки уходить не хочется. Такой он в Леньке неуверенный.
Пошли четверо в обход озера, а мы втроем по незнакомым тропам в знакомые места. Есть у нас с Ленькой старые знакомые в Ярополческом бору, а у Васька — тем более.
Долго большие и малые болота огибали, а к истоку все-таки выбрались. Катится по песку прозрачная вода. С обеих сторон ольховые заросли ее обступают. По крутым изгибам, по темному ольховому навесу узнаю свою «дорогу к солнцу». Это же она самая, которую я с бугорка увидал!
— Через четыре озера прямо в Клязьму течет, — указывает Васек на ручей. — А в той стороне, —
