Ночью, после визита ребят, Виктории Петровне снился странный сон.
Она плыла на прекрасном белом корабле.
Светило солнце, искрились волны, и берег казался близким.
Возле нее ее ученики безмятежно смеялись, радуясь жизни.
Очень хотелось приплыть…
Потом один из учеников с легкостью птицы взлетел с кормы ввысь и вдруг камнем упал в воду. Она бросилась к борту, звала на помощь, но увидела… там, за бортом, его приняла лодка. Легкая, изящная… Лодка ждала его, и он без сожаления покинул корабль.
А вокруг все молчат. Будто знают что-то, но это тайна. Именно для нее тайна…
Виктории Петровне захотелось этот сон тут же стряхнуть, прогнать. Проснуться и обрадоваться: чего не привидится?
Но сон не отпускал Викторию Петровну. Она должна была досмотреть его до конца.
К кораблю плыли лодки. Лодки, лодки, лодки… Все легкие, изящные. Они сковали корабль, как льдины. И вот ее ученики уже там, в лодках, а она одна на корабле. И прямо на нее надвигается крыса…
Корабль начинает расти. Он все увеличивается и увеличивается и становится громоздким и неуклюжим чудовищем. Он не способен плыть. Он трещит и вот-вот развалится. И она не в силах уберечь себя от свирепого скрежещущего треска, спастись от ползущей крысы…
«Крыса — это к беде! — будто наяву обожгла мысль. — Надо открыть глаза, пока корабль не затонул…»
Виктория Петровна еще раз попыталась выскользнуть из ужасного ночного кошмара и снова не сумела перебороть сон.
Тогда она закричала. Она кричала до тех пор, пока не проснулась обессиленная. Болела грудь, тяжело было дышать, сердце отказывало…
С трудом, руки ее не слушались, Виктория Петровна дотянулась до телефона.
Когда «неотложка» уехала, не приняв еще окончательного решения, Виктория Петровна поняла, что в школу она не вернется…
16
Надежда Прохоровна, ожидая Анатолия Алексеевича из больницы, нервничала и с горечью думала о том, что не сумела отвести беду. Не оставалось больше надежды, что все образуется.
Она заранее знала, что произойдет дальше, и знать это ей было скучно и тоскливо.
Скоро, очень скоро школа наполнится людьми, посторонними и безразличными. Приедут районные руководители народного образования, инструкторы райкома комсомола и, не исключено, райкома партии. Непременно появится корреспондент газеты, где все еще «на контроле» находится письмо Клубничкиной. И родители учеников всех классов объединятся и станут шуметь на классных собраниях, возмущаясь школьными порядками и беспорядками. А Киссицкие, вполне вероятно, подадут в суд…
Как же скверно устроена жизнь, если силы и желание вмешаться возникают только тогда, когда уже надо
В окна светило жаркое солнце. Но Надежду Прохоровну знобило, и щеки горели.
Странная все же выдалась эта осень. То не переставая лили дожди, проносились быстрые злые ветры, то, почти тут же, по-летнему обжигало солнце. Там, наверху, шла не видимая глазу борьба…
Надежда Прохоровна родилась осенью и осень любила больше всех времен года. Осенью издалека приходили ветры. Они несли с собою ощущение простора, пространства, вольности. Появлялось желание натянуть парус…
Этой осенью ветры сплетались и путались, и это только усиливало беспокойство.
Она слышала, как ребята из класса, который доставлял ей столько неприятностей, осуждали ее за то, что она пытается все утрясти, уравновесить, боится действовать, потому что родилась под знаком Весы.
Что же, возможно, дети правы, и мы действительно зависим от знаков Зодиака. Но есть и вполне земные причины ее поведения. Весы в ее душе постоянно колеблются, выбирая между
Тогда в одночасье ее подружка, ее Маринка, объявлена была
Это не укладывалось в голове, от этого можно было сойти с ума. От нее требовали отречься, заклеймить, растоптать. И не было ни жалости, ни пощады, ни защиты, ни пути, чтобы отступить…
Она металась в бреду. Родители спрятали ее в больницу. Уберегли от
Ужас тех страшных дней юности с неизменным постоянством возвращается к ней во снах, душит по ночам, преследует. Прошлое не улетучивается, не пропадает, накатывает снова и снова.
«Мы упрекаем детей в жестокости, — с беспредельно нарастающим бессилием думала Надежда Прохоровна, — но мы же столько лет возвышали жестокость в подвиг, если нам казалось, что она для пользы дела. Мы требуем от них сострадания, но разве мы не внушали всем, что жалость унижает, и не оправдывали беспощадность во имя великой цели?.. Прошлое мстит нам в наших детях…»
Она встала, прошлась по кабинету, из красной леечки полила цветы и глянула на себя в зеркало на стене. Лицо ее было землисто-серым, под глазами темнели пятна, а руки беспомощно висели вдоль тела…
17
…Возвратившись из больницы, Анатолий Алексеевич нашел Надежду Прохоровну в ее кабинете. После пережитого им волнения его поразило спокойствие директора школы. Она держалась, как всегда, величественно и по-прежнему царственно улыбалась. Нет, по внешнему виду он никогда не мог угадать, что на самом деле происходит с этим человеком. То ли новому директору школы не ведомы внутренние бури, то ли за внешним «все хорошо, ничего не случилось» спрятаны глубоко тревоги и сомнения?..
Надежда Прохоровна почувствовала его немые вопросы, или интуиция подсказала ей его мысли, но притча, еще одна притча, соответствующая моменту, как всегда, была уже наготове:
— В результате аварии девушка застыла в шоке с высоко поднятыми руками. Руки онемели, и ничто, казалось, не заставит их опуститься. И все же нашелся врач, который понял, как избавить девушку от недуга. Он вывел ее перед огромной аудиторией, заполненной студентами, попросил подняться на табурет, чтобы все ее видели. Рассказал о том, что с ней произошло, и… неожиданно резким движением задрал подол ее платья. Девушка вскрикнула и… опустила руки, чтобы придержать подол. Чувство стыда, совестливость, это же воспитывалось веками! Это стало инстинктом, цепью безусловных рефлексов… Мы нарушили эту цепь. Все безусловное мы превратили в условное, в условности… — Она замолчала, потупилась.
В наступившей тишине Анатолий Алексеевич услышал радио. Приемник на стене директорского кабинета никогда не выключался, вполголоса доносил он звуки внешнего мира.
пели звонкие и радостные голоса детского хора, —
