— Да, Роман Федорович! Да-да, Роман Федорович! Конечно, Роман Федорович! Нет, я сейчас на встречу отъехал, но я моментально вернусь. Буду у себя через десять минут! Все сделаю, Роман Федорович. Есть!
Была известная киноактриса, звезда сериалов, с которой Нора познакомилась на ее сорокапятилетии. Когда гости расселись за столики, актриса схватила бокал, влезла на стул, пошатываясь, и сказала:
— Ну что ж, я шагнула в вечность! Все видят, как я медленно и величественно движусь в сторону заката?
— Какого заката, — крикнула ей подруга. — Ты еще не всех мужчин выебала в этой стране.
— И действительно! — сказала актриса и слезла со стула. Она притянула к себе мальчика с модной стрижкой со словами: — Мой новый муж очень красив. Но глуп.
Мальчик заглядывал ей в глаза с благодарностью.
Потом актриса нагнулась над сидящей за столиком Норой, которую видела первый раз в жизни, и горячо зашептала ей в ухо:
— Я стала взрослая, и мне стало страшно! Когда ты взрослая — ты все понимаешь, и так становится страшно!
Было несколько ироничных послов европейских стран и один североамериканский, искренний и твердолобый, под стать своему президенту. Все они были сведущи в судьбах России, все о ней знали и все в ней терпеть не могли — от погоды до населения. Твердолобый, впрочем, любил Толстого.
После обедов с Бирюковым послы строчили в свои МИДы длинные письма, полные хрупких надежд.
Однажды Нора спросила одну послицу — бледнолицую ведьму, чемпионку спинной линейки:
— Скажите, а вы действительно думаете, что дома в Москве приказал взрывать лично Путин?
— А вы что действительно так не думаете? — сказала послица и посмотрела куда-то над Норой с хрестоматийным высокомерием, так, как не посмотрели бы все теккереевские мегеры вместе взятые.
Была двадцатипятилетняя главный редактор нового телеканала, приехавшая в Москву из теплой провинции. За три года она сделала неправдоподобную карьеру, про которую все понимали, что это не просто так. Нора видела ее однажды на чьих-то крестинах. Каждый раз, когда главный редактор выходила из-за стола с телефоном, гости принимались спорить, кто именно из кремлевских начальников был ее любовником, а когда возвращалась, сообщали ей, что она чудесно выглядит. Сама она долго копалась в своих новых брекетах зубочисткой и все время ныла о том, что в столице ужасный климат и что она очень хочет назад на море.
Был вор и убийца, успешный политик, почитавшийся многими настоящим героем России, потому что годы назад не позволил приватизировать Останкинскую телебашню.
Было много философов. Среди них попадались интеллигентные. Философы пили красные вина и, разглядывая потолки, рассуждали о будущем. Они говорили:
— С одной стороны, конечно, все остопиздело. С другой стороны, что-то все-таки в этом есть.
Была пышнотелая белая ляля, теперь герцогиня, специалистка по выходу замуж за европейскую знать. После разводов она приезжала в Москву, кутила всю зиму, а по весне вновь собиралась в Европу, объясняя друзьям:
— Печатайте желтенькие афишки, я еду ебать Наполеонов!
Герцогиня старела, поэтому последний жених у нее был латыш. О нем она говорила:
— Жаль, что их приняли в Евросоюз. Янис теперь думает, что вся Европа вертится вокруг его хрустального члена.
Была лесбийская пара, измученная славой и роскошью. Девушки, выпив, делились своими мечтами:
— Мы вот думаем податься в Сибирь. Нельзя исключать, что из нас бы вышли идеальные сборщики морошки. Видите ли, друзья, число вменяемых людей в полушарии резко сокращается. И это нас очень тревожит.
Был один неизвестно кто, которого всюду звали, потому что он умел ни с того ни с сего сказать:
— Завтра еду в деревню. Вызывает. Посоветоваться со мной хочет.
Все уважительно замолкали и не задавали ему лишних вопросов.
Была стареющая капиталистка с полубогом-супругом и хваткой луизианского аллигатора, выступавшая на людях в роли «я дурабаба, в футболе ничего не понимаю». Она все время спешила и говорила:
— Мне вечером в спа, и масочки надо сделать, и молитву почитать. Я вчера к батюшке заезжала, он такую молитву подсказал — от всего помогает!
Была бизнесвумен попроще, про которую говорили, что муж у нее никто, а сама она отвечала:
— В Москве всегда так: или муж кто-то, или ты его любишь. Одно из двух.
Был юный, успешный — все время боялся, что над ним будут смеяться, и поэтому сам надо всеми смеялся — удирал, как в ракушку, в свои сарказмы, и общался оттуда вполне безопасно, как крабикотшельник на мальдивском песочке.
— Осторожнее с этим долбоебом, — говорили про него взрослые.
Была родившая первенца сорокалетняя чем-то владелица. В перерыве между кормлениями она курила, и квасила виски, и рассказывала об ужасах материнства.
— Сколько младенцу? — как-то спросила Нора.
— Пять килограммов, — ответила мать.
Был один великий журналист, который считался великим, потому что обращался на ты к министрам и олигархам, даже к тем, кого первый раз в жизни видел, а они это терпели, чтобы не выглядеть старомодными.
Была пожилая семейная пара. Жена рассуждала о судьбах Отечества, а муж — бывшая телезвезда — пускал слюни на теплых моделей. Когда после пятой рюмки он норовил прилечь на моделины нежные ляжки, жена уводила его, говоря:
— Пойдем домой, Женя, я записала ее телефон.
Бывшие госуправленцы, небритые хорьки, которые в лермонтовских выражениях клеймили законы и методы, которые сами придумали; пришедшие им на смену двадцатилетние карьеристы, любимцы начальства за то, что работали по выходным и ночами и уже посадили сердце на энергетиках. Чиновники с лживыми лицами, крашеными шевелюрами и жирными женами в кольцах, каждое из которых стоило больше, чем мужнин НДФЛ за все годы госслужбы, улыбающиеся хомячки-банкиры, длинноногие прилипалы из пиарщиц и светских львиц, губастые дамы с собачками, похожие на карикатуры себя двадцатилетней давности, один осененный Есениным пьяный поэт, в миру газодобытчик, слегка грамотные писатели и какая-то мелочь, состоявшая сплошь из кураторов выставок, менеджеров проектов и сетевых маркетологов — все адекватные, внятные и реальные, и у каждого в ноутбуке — презентация в пауэрпойнте.
И был еще худенький, щупленький, который всегда молчал, а однажды ни с того ни с сего произнес:
— Хто шо знает? Нихто ниче не знает.
Свалился под стол и умер.
Через полгода Москвы Нора была знакома со всей последней страницей журнала Коммерсант-уикенд, и ее новая жизнь перестала ее удивлять.
Четырнадцатая глава
We live in the greatest nation in the history of the world. I hope you'll join with me, as we try to change it.*
К осени магазины, салоны и кафе на Садовом сменили вывески, растянув над кольцом перетяжки,
