«Взращивай свой дар, — писала она. — Отправляйся в путешествие. Повидай мир. Погрузись в него. Нам кажется, что все, что у нас есть, — это наши мелкие пристрастия и люди, которые играют особую роль в нашей жизни. Но мир куда больше этого».
Ее совет опоздал. Помнится, меня удивил тон ее письма — Джанани, как правило, не углублялась в философию. Мне подумалось вдруг, что она никогда не писала мне о своей жизни в Ришикеше, о женщине, с которой работала, — и мне не приходило в голову расспрашивать ее о таких вещах. Но тут новое событие отвлекло меня. Санкарану из Индии позвонил старший брат. Семья нашла ему невесту. Через неделю он должен был вернуться домой, чтобы жениться.
Он рассеянно сообщил мне эту новость. Он явно считал женитьбу своим долгом и собирался добросовестно исполнить его. Мы посидели молча, у меня мысли путались от отчаяния и досады. Потом Санкаран вернулся к своим записям и накорябал пару уравнений. Он был вполне счастлив затеряться во вселенной звездных чудес, и я вздохнул с облегчением. Жена будет обузой, и мне придется искать способы проводить время с Санкараном без нее, но она никогда не затронет его по-настоящему, никогда не сумеет присвоить его. Разве может женщина сравниться с триллионами пылающих солнц?
Я проводил его в аэропорт. Почувствовав, как отдаляется покойная тишина его разума, я погрузился в тепло весеннего дня — в море бурлящих умов, где не видно было ни островка.
Я и теперь ясно помню дни его отсутствия: свою жаркую квартиру, монотонную ежедневную работу, отупляющую предсказуемость окружавших меня сознаний и ответную скуку собственной души.
Потом от Джанани пришло письмо, которое обеспокоило и озадачило меня.
«Я собираюсь уехать в Таиланд, — писала она. — Я, никогда не покидавшая Индии! Я в восторге от предстоящего перелета и возможности увидеть мир, как повидал его ты. И это в моем-то возрасте! Но эта поездка — не ради удовольствия. Меня ждет приключение, Арун, вершина моих трудов. Не знаю, уцелею ли я. Пока что посылаю тебе пакет с последними твоими вещами. Когда ты поймешь, кто ты, надеюсь, Арун, ты простишь меня…»
Я не мог поговорить с Джанани. В маленьком ателье, где она жила и работала швеей, не было телефона. Я подумывал отправиться в Индию и повидаться с ней. Это было искушением. Я три года не был дома. А потом я мог бы доехать до Ченнаи и повидать Санкарана. Я связался с бюро путешествий…
Но у Провидения были другие планы.
За несколько дней до того, как мне следовало оплатить билет, меня разбудил кошмар. Я сидел в постели в рассветном полумраке, озирался в привычном беспорядке своей спальни и вытирал потные ладони о простыню. Но чудовище, побывавшее в моем сновидении, не исчезло, я ощущал его присутствие — метасознание огромной мощи. Оно, казалось, находилось довольно далеко, что меня удивило. Даже самозарождающиеся метасознания, такие как на митинге в Дели, имели очень малый радиус действия. Я вспомнил, как гудело и жужжало в моих ушах то чудовище, затягивая меня в себя. Тут было нечто похожее, но тише. Оно было поглощено какой-то игрой, как ребенок игрушкой. Только в этой игре я ощущал угрозу.
Я мог бы уйти от этого, но меня удержало боязливое любопытство. Что это за метасознание? Что поглощает все его внимание? Как мог возникнуть столь мощный сверхразум?
Я поспешно оделся, бросился к машине и помчался ему навстречу.
На полпути к Бостону (проехав около десяти миль) я осознал, что оно гораздо дальше, чем я предполагал. Как я мог ощутить его присутствие на таком расстоянии?
Приближаясь, я все более настораживался. Проезжая между высотными зданиями, щурясь от отблесков солнца в окнах, я осознавал, что с подобными метасознаниями мне еще не доводилось встречаться. То, в Красном Форте, было мимолетным и неустойчивым, мощь ему придавало только количество — семнадцать тысяч умов. В этом компонентов оказалось меньше, зато они были сосредоточены, нацелены, как лазерный луч.
Я остановился перед старым кирпичным конторским зданием. Завывали сирены. Как раз когда я выскочил из машины, подкатили автомобили полиции и «скорой помощи», из них высыпали люди в форме. Толпа, собравшаяся перед фасадом здания, уставилась вверх со смесью ужаса и алчного предвкушения. Я прищурился против солнца и увидел в окне седьмого этажа стоящего на подоконнике человека. Он пошатнулся, глянул вниз и прыгнул.
Он падал, как при замедленной съемке, вскинув руки в жесте поражения. Примерно на полпути к земле его разум, пребывавший в трансе, очнулся воплем ужаса. И почти сразу на мостовой расцвел красный цветок, а в плечо одной из глазевших женщин вонзился осколок кости. Толпа завопила, раздвинулась, люди натыкались друг на друга. Кровь забрызгала их одежду. Зажужжала телекамера, полицейский выкрикнул какой-то приказ.
И тут упала следующая, женщина. Ее юбка взметнулась в воздухе, и она разбилась об асфальт, как яичная скорлупа.
Среди криков и смятения я бросился к входной двери, которую заметил чуть в стороне.
Я на лифте поднялся на седьмой этаж. Метасознание все еще удовлетворенно вибрировало. В нем было не более двадцати умов, перевитых и связанных узлами не беспорядочно, а в гармонии и безупречности плетения персидского ковра. Оно было прекрасно и ужасно, и я чувствовал, как жадно оно набросилось на следующую жертву.
Я вошел в коридор с роскошными синими коврами, декорированный стеклом и блестящим металлом. Здесь стоял холод и запах страха. Люди сбились тесной кучкой, испуганно округлив глаза. Несколько полицейских пытались взломать одну из двустворчатых дверей в коридоре. Крупная женщина в красном платье, всплеснув руками, истерически выкрикнула:
— Еще один! Наверняка еще один!
Я застыл, сосредоточившись, пытался успокоиться. Через мое сознание словно прокатилась колонна грузовиков. Я подумал о Санкаране, глубоко вздохнул и сосредоточился на роспуске метасознания. Я скользнул в него, как змея скользит в болоте, не задев ни травинки, и начал распускать его нить за нитью, разум за разумом. Изысканный симметричный узор был творением мастера. Мне было жаль уничтожать такую прекрасную работу.
Оно распалось, словно кто-то повернул выключатель. Я перевел дыхание, колени у меня дрожали. Меня всего трясло, и ручейки пота стекали по лицу. Я и не сознавал, как много сил ушло, чтобы распутать это плетение.
Я бессильно привалился к стене, сдерживая подступающую панику. Между тем истеричная женщина умолкла и ошалело озиралась по сторонам. Из глаз у нее покатились слезы. Дверь внезапно открылась перед полицейскими, и из нее выглянул мужчина с застывшим, как спросонья, лицом. Полицейские оттолкнули его и ворвались в помещение. Из-за стола поднимались люди. Они терли глаза, встряхивали головами, как будто выходя из ступора. В открытое окно лился солнечный свет, осколки стекла на полу сверкали алмазами. Один из встававших взглянул на окно, на полицейских и спросил:
— Что случилось?
Я побрел к лифту; через каждые несколько шагов мне приходилось останавливаться и прислоняться к стене. Вокруг шумели, кричали, суетились, и на меня никто не обратил внимания. Ввалившись в кабину лифта, я сообразил, что только один человек мог создать метасознание такой мощи.
Теперь я распознал и знакомое течение, увлекавшее меня к нему. Я, спотыкаясь, пересек вестибюль и, свернув за угол здания, увидел синий фургон с тонированными стеклами. На руке, открывшей дверцу, сверкнуло золотое кольцо. Я чуть ли не с облегчением опустился на пассажирское сиденье и обмяк.
Рахул Може снял темные очки и с улыбкой взглянул на меня. Он подавлял меня величиной, хотя был всего лишь среднего роста и сложения. Видеть его целиком, тело и разум вместе, было все равно что глядеть на огромный корабль из-под носовой фигуры. Глаза на смуглом лице горели лесным пожаром. Руки протянулись ко мне. Я услышал, как щелкнул ремень безопасности.
Много позже, придя в себя, я увидел его лицо, склонившееся надо мной. Мы находились в номере дешевого отеля. Мне запомнилась, какой жесткой была кровать, на которую он меня уложил, и солнечные пятна на зеленом ковре. Я закрыл глаза, но он остался в моем сознании.
Щупальца его разума удерживали меня, эта близость меня ужаснула. Он заговорил:
— Ты трус, Арун. Ты бежал от единственного человека, подобного тебе. Почему?
