прижился, но расцвел уже в новом качестве. Первая часть этой лексической конструкции, созвучная с названием двадцать третьей буквы славянской кириллицы «х», утратила мягкость своего произношения и стала произноситься «хер», а вся лексема в русской транскрипции превратилась в расхожее ругательство. Впрочем, голландцы здесь ни при чем.
Шведская община в Петербурге была малочисленной. По количеству своих членов она опережала только англичан. В начале XX века на два миллиона жителей Петербурга насчитывалось только три тысячи шведов. Но, несмотря на это, вклад их в экономику и культуру Петербурга велик. Достаточно вспомнить архитектора Федора Лидваля и промышленника Альфреда Нобеля. Тем не менее упоминаний в фольклоре о шведах автору долгое время не попадалось. Только совсем недавно, во время работы над этой книгой, пришло письмо из Швеции, из Института славистики Лундского университета. Бывший наш соотечественник, ныне гражданин Швеции, спрашивает, сохранился ли в Петербурге «Шведский тупик»? В самом деле, этот фольклорный топоним, о котором знают в современной Швеции, напоминает о старинном шведском уголке Петербурга. Так называют в быту часть Малой Конюшенной улицы перед фасадом Лютеранской шведской церкви Святой Екатерины, в который упирается короткий Шведский переулок.
Среди первых строителей Петербурга, согнанных сюда из дальних российских губерний, были казанские и астраханские татары. Они были заняты на строительстве земляной тогда Петропавловской крепости. Здесь же, вблизи Кронверкского пролива, они и селились. Их войлочные юрты занимали большой участок, называвшийся в то время Татарской слободой, или Татарским становищем. Позднее здесь был проложен переулок, названный Татарским в память о тех первых петербургских татарах. По сложившейся впоследствии традиции, татары в Петербурге занимались в основном мелкой торговлей. С этим родом деятельности связан и городской фольклор о них. Так, первый в Петербурге толкучий рынок, возникший в 1710 году на Березовом острове, недалеко от Кронверка, в обиходе называли «Татарским табором». «Татарским пассажем» называли в Петербурге крытый Александровский рынок, который занимал огромную территорию от Садовой улицы до Фонтанки вдоль Вознесенского проспекта, а на самом рынке место, где торговали так называемые «татары-халатники», народ окрестил «Татарской площадкой». Эти знаменитые «халатники» были достопримечательностью старого Петербурга. Они регулярно обходили город, заглядывая во дворы и пронзительно выкрикивая: «Халат-халат!» Их ожидали. На крик выходили домработницы, за бесценок продавая вышедшую из моды одежду, сношенную обувь, пришедшую в негодность домашнюю утварь. В Петербурге этих старьевщиков так и называли: «Халат-халат». Упоминаниями о них буквально пестрит петербургская литература.
Национальный татарский обычай употребления в пищу конского мяса оставил в фольклоре свой след. В свое время Крестовский остров был изрезан протоками, прорытыми во второй половине XVIII века для осушения болотистой почвы. Протоки образовывали островки, на одном из которых петербургские татары забивали лошадей. В народе остров называли «Татарским». В XIX–XX веках протоки были засыпаны и «Татарский остров» прекратил свое существование.
В 1910 году на Кронверкском проспекте было начато строительство первой и единственной в Петербурге мусульманской Соборной мечети. Окончательно завершена она была только в 1920 году. Мечеть оставалась действующей вплоть до 1941 года, затем по распоряжению властей ее закрыли. Вновь открыли мечеть в 1956 году. Несмотря на то, что мечеть была молельным домом для верующих мусульман всех национальностей, исповедующих ислам, за ней прочно закрепились два фольклорных названия, и оба они были связаны только с татарами. Мечеть одновременно называют и «Казанским собором» – по Казани, столице Татарстана, и просто – «Татарской мечетью». А весь район вокруг мечети петербуржцы называют «Татарстаном».
Евреи в Петербурге появились рано. Еще при Петре I. Хотя ни о каком землячестве или общине не могло быть и речи. Первый российский император Петр I евреев не любил. Несмотря на то, что в его ближайшем окружении было относительно много крещеных евреев. Польским евреем был вице-канцлер Шафиров, португальским евреем – первый генерал-полицмейстер Девиер, испанским евреем – любимый шут Петра Ян Акоста. Подобными парадоксами национальной политики напичкана вся история России. Даже в периоды наивысшего расцвета антисемитизма в верхних эшелонах власти всегда находились два-три «любимых еврея». По большому счету, евреев в Петербурге не было до 1770-х годов. Это дало повод к легенде о том, что подобная странность определена свыше, чуть ли не Богом, что евреи не жили в Петербурге только потому, что в летние месяцы, в период белых ночей, «ночи нет» и поэтому нет возможности определить время утренней и вечерней молитв. Известно, что ортодоксальные евреи время начала молитв определяют по заходу солнца.
Только после присоединения к России Польши и Литвы, в результате чего евреи, проживавшие на этих территориях, автоматически стали подданными Российской империи, они постепенно начали появляться в столице. Процесс этот сопровождался различными, порою абсурдными ограничениями. Так, например, Сенат почти одновременно издал два указа, взаимоисключавшие друг друга. По одному из них в Петербурге имели право жить фармацевты, но только до тех пор, пока не становились торговцами. По другому – евреи- торговцы могли селиться в столице и жить в ней, пока не поменяют своей профессии. Сохранился старый анекдот. Встречаются в поезде два еврея. Оба Рабиновичи. «Вас за что выслали?» – спрашивает один. «Я дантист, но мне надоело лечить зубы и я стал торговать. А вас?» – «Мне противно стоять за прилавком, поменял профессию, вот меня и выселяют». – «Знаете, есть комбинация». – «Какая?» – «Давайте поменяемся документами. Не все ли равно русскому правительству, какой Рабинович служит, а какой торгует».
Ограниченной для евреев была и служба в царской России. Однако они служили. В Петербурге любили рассказывать не то анекдот, не то легенду о том, как однажды во время Пасхи император после богослужения в кафедральном соборе начал целовать присутствующих, говоря при этом: «Христос воскресе!» Наконец дошел до часового, с теми же словами поцеловал его и к удивлению своему услышал в ответ: «Никак нет. Это неправда». Оказывается, часовой был евреем.
Основным районом расселения евреев в Петербурге была Коломна. Один из участков Коломны позади Мариинского театра в начале XX века, по свидетельству Осипа Мандельштама, в народе называли «Еврейским кварталом». Фольклорная традиция называть районы города по национальности его основных жителей была продолжена и в советское время. Правда, верные ленинцы-интернационалисты подкрашивали подобные микротопонимы сладким сиропом антисемитизма. Так, участок проспекта Тореза в Сосновке на советском жаргоне назывался «Кварталом еврейской бедноты». Как, впрочем, и многие дома, где, по мнению черни (в пушкинском понимании этого слова), процент проживающих инородцев превышал допустимую квоту, назывались «Еврейскими домами», «Домами еврейской бедноты», «Башнями Сиона» и т. д. и т. п.
В 1893 году в Коломне была выстроена Большая Хоральная синагога. Среди евреев города бытует легенда о том, что для строительства этой синагоги – «самой большой и красивой в Европе», место именно на Большой Мастерской улице в Коломне выбрано не случайно, что эта земля принадлежала самому махровому антисемиту и что синагога могла бы выглядеть еще краше и богаче, если бы царь разрешил украсить ее золотом и серебром. Синагога возводилась стараниями барона Горация Гинцбурга – крупного банкира, золотопромышленника и щедрого филантропа. Гинцбург прожил в Петербурге более пятидесяти лет и долгое время был бессменным лидером еврейской общины. Но когда в 1909 году он умер, то похоронили его в Париже согласно воле покойного. Однако, по широко распространенной среди евреев легенде, Гораций Гинцбург покоится на Преображенском кладбище в Петербурге.
Более того, желающие могут увидеть и само захоронение с гранитной плитой, наклонно лежащей на постаменте и украшенной каменными гирляндами. Могила безымянна. Никаких надписей на ней нет. По другой версии, эта плита установлена петербургской еврейской общиной сразу после смерти Гинцбурга в память о знаменитом бароне.
О возникновении первого в Петербурге еврейского Преображенского кладбища сохранилась любопытная легенда. Согласно ветхозаветной традиции еврейского народа, обрекать душу умершего на одиночество в загробном мире запрещалось. Поэтому первое захоронение на любом новом кладбище должно было быть двойным. Случилось так, что зимой 1875 года в лаборатории Охтенского порохового завода при взрыве погибли два лаборанта еврейской национальности. На Преображенском кладбище сохранилась их общая могила, отмеченная стелой. На ней надпись по-русски и по-еврейски: «Берка Бурак, Мошна Фрисна. Лаборатисты Охтенского порохового завода 23 лет от роду. Погибли при взрыве
