Он положил серебро на стол.
— Боюсь только, пропажей дело не кончится. Варунок про большую угрозу весть вёз. Не только князьям, всей стране…
— Дай знать, если помощь потребуется, — Мена улыбнулась. — Да и просто так заезжай, не хоронись за делами…
Сокол подъехал к корчме, когда весь отряд уже собрался. Дружинники славно повеселились с товарищами по княжеской службе, немного развеялись в городе и выглядели вполне довольными жизнью. Пошатываясь от обилия пищи и выпивки, вышел из корчмы Рыжий, а когда забрался в седло, понял, что перебрал и с тем и с другим. Дружинники, глядя на него, зубоскалили — они-то учёные были и в дорогу пузо сверх меры не набивали. На скаку не больно сподручно нужду справлять, а товарищей остановками дёргать за хамство считалось. Сокол и вовсе остался почти голодным, поэтому жевал на ходу кусок телятины, припасённой для него Тарко.
Время Сокол потратил не зря, но всё же потратил. Вернуться на Муромскую дорогу до темноты, они никак не успевали.
К радости давешнего хозяина, заночевали в Полутино. Хотя за долгий день и умаялись от скачки, решили всё же до сна провести небольшой совет. Собрались в большой комнате наверху, что заняли кмети.
Сокол обстоятельно рассказал, что увидела в дыму ведунья, изложил свои мысли на этот счет. Рыжий, кстати, вспомнил, чего говорил ему про монахов местный хозяин. Заруба, почуяв, наконец, и для себя хоть какое-то дело, вызвался хозяина хорошенько допросить. Спустился с Никитой вниз и скоро оттуда донесся его грозный рык. Большой охотник видно был до допросов этот Заруба.
Хозяин выложил всё что знал, но кроме общего описания прохожих чернецов, ему ничего не припомнилось.
— Значит так, — подытожил воевода. — Первое — монахов было двое. Второе — они действительно шатались по краю оружными, хотя мечи свои прятали, на виду не носили. И комонные — по два коня на каждого. Третье — монахи были здоровые, настоящие витязи в черных рясах.
— В Елатьме про них никто ничего не слышал, — сказал Рыжий. — Хотя там народу много толчётся, могли и не приметить. А мы не расспрашивали. Жаль. Надо было бы,
— Завтра все одно пойдём на Муром. Здесь задерживаться не будем, — решил Сокол. — По пути в селениях поспрашиваем и про княжича и про монахов странных этих.
— И откуда они взялись такие? — удивился Заруба — Монахи с оружием… Бред какой-то.
— Это вопрос, — согласился чародей. — Надо бы про них разузнать побольше. Ох, не зря они здесь объявились. И не только за княжичем пришли, думаю. Что-то ещё вынюхивают.
Чародей достал из сумки кусок бересты и принялся (за чернилами лень было лезть) царапать на ней послание.
— Князю отпишу. Пусть своим людям про монахов скажет, может, разузнают чего.
Дописав, Сокол скатал бересту, перевязал веревочкой и, пролив со свечи расплавленного воска, приложил личную печать. Свиток оставили конюшенному с твердым наказом: доставить князю с первой же оказией. Сами же, чтоб времени попусту не терять, в Мещёрск решили не заворачивать.
Покинули двор хорошо выспавшись. Солнце уже основательно пропекло землю, однако стоило им выехать, как небо заволокло хмарью, и взялся моросить дождь. Дорога быстро раскисла, из-под копыт коней полетела первая грязь.
В Которово Заруба нос к носу столкнулся с норовом тамошней вольницей. Нет, воеводу не стали задирать, но когда он остановился на перекрёстке, решив-таки поспрашивать селян о монахах, улицы вдруг опустели. Провернувшись на месте и заметив лишь старую женщину, Заруба надумал расспросить хотя бы её, но только он крикнул, та юркнула за угол и исчезла в каком-то проулке.
Которово словно вымерло. Семеро всадников простояли посреди села битых полчаса, но убраться восвояси, воеводе мешало упрямство, а Сокол не торопил. Ему и самому любопытно стало, чем дело закончится.
Заруба всё же переупрямил вольницу. К отряду подошёл паренёк. Держался он уверенно, если не сказать дерзко. Никакой робости перед княжими воинами не испытывал, а на вопросы отвечал коротко, не скрывая, что желает побыстрее спровадить прочь незваных гостей.
Да, монахов селяне пару раз видели, но те к людям не обращались. По лесу шастали, по дорогам рыскали. Может, искали чего. Народ божьих людей не задирал, те тоже спокойные были, так что веселья в тот раз не получилось.
Заруба пробурчал что-то вроде благодарности, и они поехали дальше.
— Распустил князь народ, — ворчал воевода. — На московской стороне, небось, не посмел бы молокосос с воином, словно с ровней говорить. А на сотника и глаз бы не поднял.
— Успокойся, Малк, — улыбнулся Сокол. — Потому вольные люди большей частью и бегут сюда, а не отсюда. Ты и сам-то Мещеру выбрал, хоть и тверской по рождению.
— Ты и про это наслышан? — Заруба горько усмехнулся. — Когда я бежал, там такое творилось, что и бояр за холопей считали. Резня там началась страшная.
Воевода хлопнул коня по холке.
— Оно всё верно ты говоришь. Но и дружину уважать надобно…
Ближе к столице зачастили встречные крестьянские возки — народ разъезжался по деревням после пятницкой торговли. Возле Напрасного Камня, откуда до Мещёрска рукой подать, повернули на Муромскую Дорогу. Здесь ходу поубавили, пошли не спеша, то и дело проверяя по обочинам следы. Несколько раз то Заруба, то Сокол, что-то почуяв, останавливали отряд. Спешивались и словно псы изучали прилегающий лес.
Нужного следа не находилось.
К вечеру уже почти добрались до Свищева, что стояло возле самой границы муромских владений.
Дорога петляла, пробираясь меж сосновых и берёзовых чащоб, обходя стороной болота и прочие гиблые места. Никаких селений, кроме Свищева, по пути не значилось почти до самого Мурома. Народ здешний держался в стороне от неспокойной дороги, хоронясь от лихоимцев и нечисти. Селился по лугам и полянам, возле озёр и речушек. К починкам и весям вели едва заметные тайные тропки.
Дождь утихать и не думал. Путники скоро почувствовали, как одежда набухла, а вода принялась заливать за шиворот. Стемнело. На лесную дорогу вечер приходит раньше и наступает внезапно.
Вместе с мраком начались неприятности.
Дружинники уже высматривали впереди огонёк постоялого двора, как вдруг охромела одна из лошадей с поклажей, ступив в залитую водой яму. Тишка, резво спрыгнув с коня, бросился к ней, но угодил в ту же яму. Охнув, присел — подвернул ногу. Заруба ругнулся на отрока, на лошадь, на судьбу и на богов, но делать нечего, пришлось вставать на ночлег посреди леса.
Места, годного под шатёр, не нашли, как ни искали. Хоть посреди раскисшей дороги стан возводи. Кругом стоял непроходимый лес, к тому же изрытый овражками и ямами. Дружинники, срубив несколько молодых сосен, расчистили малую плешь, куда и костёр-то едва поместился. Огонь разводили долго.
Тарко с Рыжим, выбрав за основу пару толстых деревьев, принялись возводить шалаш из веток и лапника. Сокол прямо во тьме, в дорожной грязи, занялся тишкиной ногой. Соорудил лубок, заковал распухшую ногу, после чего отвёл паренька в укрытие. За шалашом среди деревьев разместили лошадей.
Заруба же — береженого и боги берегут — отправился разведывать окрестности — нет ли засады, или ещё какой напасти под боком.
Когда он вернулся, костерок уже пылал, а промокшие люди разогревали над огнём мясо. На краешек костра поставили котелок с водой. Нажамкав душистых листьев и сушёных ягод, ждали, когда закипит.
— Вроде всё чисто, — сказал Заруба. — Дуболом — сторожишь первым. В полночь поднимешь Никиту. Если ничего не случится, толкнёте меня на ранней заре. На ночь броню не снимать. Оружие держать под рукой… ну, да чего вас учить.
Махнув рукой, он присоединился к трапезе. Ел без усердия, больше по привычке, а, поев, сразу отправился спать. Остальные скоро потянулись следом. Только Тарко в шалаш не пошёл. Сев под деревом,
