холодильника и кривится, заслышав мяуканье бабушкиной кошки.
– Мама, это я. Я вернулась.
Она меня не услышала.
Овчинников успел задремать на руле. Услышав, как хлопнула дверь подъезда, он поднял голову. Придерживая маму под руку, я провела ее через двор и усадила на заднее сиденье прямо за Лехой.
– Не, так не пойдет, – сказал он.
– Что не пойдет?
– Не сажай за моей спиной. Ты не представляешь, как я ее боюсь.
– Алена… Где ты, Аленушка? – протянула мама, страдальчески глядя на мои коленки.
– Ну вот, началось! – поморщился Овчинников.
Я пересадила маму подальше от Лехи, в противоположный конец салона. Сама села на переднее сиденье.
– Где ты, Аленушка?
– Здесь я, здесь, – пробормотала я, думая совершенно не об этом.
От дома бабушки мы снова выехали на Ленинградку и взяли курс за пределы Москвы. Периодически Леха с опаской поглядывал на маму в зеркальце, но та вела себя тихо. Возможно, уснула, но по ней не поймешь. Она спит с открытыми глазами. Иногда бредит во сне. Говорит о прошлом. Но в эти моменты создается впечатление, словно этот бред она видит прямо сейчас, в режиме реального времени.
Двадцать один год назад в Средиземном море у берегов Испании потерпел крушение сухогруз «Бельмонд». Доподлинно неизвестно, что с ним произошло. Сухогруз бесследно исчез, а с берега люди наблюдали над морем зарево. Из нескольких десятков человек, которые находились на борту, выжили только трое. Одного из них я сейчас усадила на задний диван «копейки» подальше от Лехи. Это моя мать.
Она знает, что там случилось, она видела это. Вероятнее всего, она видела гибель моего отца, который и привез ее на борт сухогруза. Но докопаться до этих сведений невозможно. Я пыталась разобрать то, что она бормочет во сне, но ее фразы звучат как полный бред. Она говорит о страшном ветре и электрических трансформаторах, о несущейся смерти и черных знаках. Соединить все это в стройную осмысленную версию невозможно. Я пыталась.
– Ален, – подал голос Леха, – заходи ко мне завтра. Посидим, выпьем…
– Осточертело пить в одиночестве, Овчинников? Собутыльница понадобилась?
– Чаю выпьем, – поправился он.
– Вряд ли. Мне сейчас не до этого… И потом, знаю я твой чай!
Он уставился на дорогу и больше ничего не сказал. А я вдруг ощутила на заднем сиденье какое-то движение. Прежде чем я успела повернуться, послышалось шипение газа, запахло цветами, а в следующую секунду Лехе под мышку выстрелила струя полыхающего лака для волос.
Леха отчаянно заорал. Я насмерть перепугалась, потому как его фланелевую рубашку охватили нешуточные языки пламени.
Реагируя на экстренную ситуацию, хотя, скорее всего, просто в истерике, Овчинников дал по тормозам, прижимая «жигуленок» к обочине. К одиннадцати часам на проспекте транспорта поубавилось, поэтому в аварию мы не попали. Я в тот момент еще успела подумать, что после сегодняшнего вечера теперь неделю не сяду даже на велосипед.
А с заднего сиденья последовала новая атака. Свежий «фаербол» врезался в Лехин рукав. Весь в огне, Леха кричал уже жалобно. Пламя от него поднималось высокое, жар разъел обивку салона на потолке. Нужно прекратить это безобразие, кто-то должен избавить Овчинникова от кремации заживо!
Естественно, что в качестве защитника выступила я.
Поток пены из огнетушителя вместо полыхающей рубахи сперва хлестанул по лицу.
Овчинников заорал уже безнадежно.
– Прости! Сейчас!
Я сместила прицел и снова вдавила тугой рычаг. Огнетушитель дернулся в руках, пушистая пена накрыла пламя, облизывающее рубаху, и поглотила его.
Леха замер. Выглядел он так, словно только что выбрался из пенистой ванны, в которую нырнул прямо в одежде.
Выставив баллончик перед собой, мама держала палец на кнопке, выпуская новую струю лака. В другой руке у нее была одноразовая китайская зажигалка. Мама ожесточенно чиркала ею, чтобы воспламенить газ и в третий раз устроить для Лехи аутодафе. Я успела выхватить баллончик прежде, чем вырвался оранжевый язычок.
Леха ожил. Он быстро выскочил из машины и стал прыгать по асфальту, стряхивая с себя пену и плюясь. Похоже, я набила ему полный рот. Я тоже вылезла на свежий воздух и распахнула дверь со стороны мамы.
Выглядела она страшно. Морщины углубились. Глаза бешеные и больные. Рот кривился от гнева. Впечатление такое, словно в нее вселилась зловещая потусторонняя тварь.
– Мама, ну что с тобой!
– Алена…
– Что, мама?
